Марина из Алого Рога

милостиво, снисходительно и съ изв?стнымъ отт?нкомъ насм?шливости, вызываемой въ немъ этими вопросами Солнцева…

— Вотъ и наши! зам?тивъ первый подходившихъ, провозгласилъ онъ, не трогаясь впрочемъ съ м?ста и даже съ нам?ренною небрежностью развалясь на своемъ стул?.

— Владиміръ! воскликнула княгиня, посп?шно вставая, и пошла съ об?ими протянутыми руками на встр?чу графа, — не ожидалъ?…

— Н?тъ, признаюсь, — по крайней м?р? такъ скоро, отв?тилъ Завалевскій. — Т?мъ лучше! промолвилъ онъ учтиво, протягивая руку подб?жавшему къ нему съ какою-то заискивающею улыбкою Солнцеву… — Въ чемъ вы сюда отъ станціи жел?зной дороги добрались?…

— А мы выслали туда напередъ изъ Москвы нашъ дормезъ… Nous tenions a vous faire une surpise, cher cousin…

Онъ не усп?лъ кончить, какъ Іосифъ Козьмичъ, тяжело привставъ, двинулся впередъ и прервалъ его своимъ басомъ:

— Позвольте, княгиня, представить вамъ дочь мою, Марину Осиповну!…

Княгиня усп?ла уже все зам?тить, все соообразить: и р?дкую красоту Марины, и возбужденный видъ Пужбольскаго, готоваго видимо раскипятиться самымъ откровеннымъ образомъ, еслибы д?вушк? не оказано было должное вниманіе, и безпокойно заморгавшіе глаза Завалевскаго при этомъ представленіи ей Марины господиномъ Самойленкой…

Лицо ея приняло то очаровательное выраженіе милоты и искренности, которымъ влад?ла она до степени высшаго совершенства… Она протянула об? руки, почти насильно схватила ими опущенныя, холодныя руки д?вушки и, заглядывая ей подъ р?сницы своими загадочными египетскими глазами:

— Полюбите насъ, проговорила она какимъ-то въ душу просящимся голосомъ, — я см?ю просить васъ объ этомъ, потому что васъ нельзя не полюбить съ перваго же раза!… И какъ бы въ объясненіе этой необычной н?жности перваго прив?та:

— Безукоризненно, какъ древняя нимфа, хороша! слышнымъ шопотомъ, въ полоборота повернувъ голову къ пыхт?вшему отъ самодовольства Іосифу Козьмичу, сообщила ему княгиня…

— Alexandre! воскликнула она тутъ же, какъ-бы только-что увидавъ Пужбольскаго… — Н?тъ, н?тъ, не подходите ко мн?, я васъ знать не хочу! Вообрази, обратилась она къ графу, — онъ, по возвращеніи изъ Рима въ этомъ году ц?лую нед?лю прожилъ въ Петербург?, каждый день бывалъ у Anna Zawolski, съ которой мы живемъ на одной улиц?… а мн? хоть-бы карточку забросилъ!…

— На что вамъ, политической женщин?, такой безполезный тунеядецъ, какъ я? отшучивался Пужбольскій.

— И вм?сто извиненія, еще грубости говоритъ! продолжала жаловаться княгиня своимъ п?вучимъ и ровнымъ голосомъ.

— C'est un vieux-catholique mon cousin, неожиданно прыснулъ со см?ха Солнцевъ, — il ne reconnait pas votre infaillibilite, princesse!… [9]

— Солнцевъ, в?дь это не твое! засм?ялся въ свою очередь Пужбольскій:- у кого ты это подслушалъ, говори, у кого?…

— А в?дь хорошо! Согласись, что хорошо! продолжалъ Солнцевъ заливаться см?хомъ.

Княгиня тихо повела взоромъ на мужа, потупилась и закусила нижнюю губу своими б?лыми и ровными зубами…

— Маринушка, — въ самовару! хозяйничалъ т?мъ временемъ Іосифъ Козьмичъ:- княгиня никакъ не согласилась кушать чай, прежде ч?мъ вы вернетесь…

Марина молча подошла въ чайному столу. Солнцева, Завалевскій и г. Самойленко посл?довали за нею…

— Mon cher, d'ou avez vous deterre cette splendide creature? [10] воскликнулъ Солнцевъ, когда они съ Пужбольскимъ остались, по театральному выраженію, одни на авансцен?.

Пужбольскій такъ и ощетинился.

— Ты слышалъ, кто она… И сов?тую — не продолжать: предварилъ онъ р?зко взвизгнувшимъ голосомъ всякую попытку Солнцева продолжать разговоръ на эту тему.

— А ты что же… ревнуешь? отороп?ло ухмыльнулся тотъ.

Глаза Пужбольскаго сверкнули… Онъ поднялъ ихъ на Солнцева, — разгляд?лъ при яркомъ св?т? востра его св?жее, гладко выбритое лицо, круглую ямочку на подбородк?, откладные воротнички a la Gambetta, и гвардейскіе, вверху приподнятые усы, — и безцеремонно расхохотался ему въ носъ.

— Какъ въ теб? не ревновать, — ты такъ опасенъ! молвилъ онъ ему сквозь этотъ см?хъ. — Пойдемъ чай пить!…

Они ус?лись. Солнцевъ рядомъ съ Іосифомъ Козьмичемъ, насупротивъ жены и графа, — Пужбольскій съ противоположной стороны, на углу стола, откуда ему удобно было вид?ть Марину и сл?дить за каждымъ ея движеніемъ.

Она, въ великой досад? Іосифа Козьмича, какъ воды въ ротъ набрала: побл?дн?вшія губы ея точно склеились, искристые глаза подернулись туманною пеленой; она какъ улитка будто вся ушла въ свою раковину. Она наливала чай, накладывала сахаръ, изготовляла сандвичи, какъ училъ ее д?лать ихъ Пужбольскій, и передавала, кругомъ безъ словъ, безъ улыбки, безучастная, казалось, во вс?мъ и во всему… А межъ т?мъ и она все вид?ла, все зам?чала… какъ острою булавкой кололо ее каждое слово, произносимое этою Диной, этою безсов?стною женщиной, о которой говорилъ ей Александръ Ивановичъ, — ее раздражалъ каждый звукъ ея ласкающаго, сдержаннаго, св?тскаго голоса. — Ты лжешь, я для тебя не 'нимфа', а дикая, и ты меня не любишь, а презираешь, — и никого ты не любишь, ты и ею обманула, и до сихъ поръ обманываешь! взмывало у нея на сердц? горячими взрывами… И негодующія слова просились у нея на языкъ, и яркими пятнами выступала молодая кровь на матовомъ лиц?,- и также мгновенно отливала она опять подъ наплывомъ инаго, мучительнаго и неотразимаго чувства… — Да, съ глубокою тоской говорила себ? б?дная Марина, — до этой Дины, что сид?ла тутъ, рядомъ съ нею, невозмутимая и стройная, въ какомъ-то удивительномъ дорожномъ плать? gris poussiere a deux tons, покроя и ткани никогда не виданныхъ Мариною, въ лондонскомъ фетр?, обвитомъ какъ облакомъ прозрачно серебристою вуалью на темныхъ волосахъ, — до этой изящной Дины ей было такъ же далеко, какъ темной букашк? до пестрокрылой бабочки!… Эта женщина, что по л?тамъ могла бы быть ей матерью, — въ ней была какая-то неуловимая и невыразимая словами прелесть, предъ которою, сознавала д?вушка, бл?дн?ла всякая молодость и всякая красота… И она чувствовала, она знала свою силу, эта женщина! Она улыбалась, роняла слова, медленно поводила полузажмуренными глазами, словно дарила, словно благод?тельствовала имъ окружающихъ…

Ну, и пусть, пусть они вс? отъ этого съ ума сходятъ! Разв? не видитъ Марина? Онъ, онъ весь поглощенъ ею… онъ молчитъ и глядитъ на нее!… онъ прислушивается въ какому-то вздору, что разсказываетъ ей Іосифъ Козьмичъ, — но в?дь не его же онъ слушаетъ! Онъ ждетъ, когда заговоритъ она, ждетъ этого лукаваго и все такъ же, какъ прежде, должно быть, сладкаго ему голоса… Ну и пусть! Она неслыханно поступила съ нимъ, разбила всю его жизнь. Что за д?ло! Ему, видно, такую и нужно! Другой онъ уже не любилъ… не полюбитъ никогда!… Да и кого же посл? этой женщины можетъ полюбить онъ? И могъ-ли бы онъ полюбить не такую женщину? Разв? оба они не родились въ той же тлетворной сред??… Разв? пойметъ онъ… разв? существуютъ для него женщины вн? этого особаго, презр?ннаго… и недоступнаго для Марины міра?…

Что-то надрывающее, метущее и злое подымалось на душ? д?вушки, — что-то личное, захватывающее уже ее прямо за самыя сокровенныя струны… такого чувства она еще въ жизни не испытывала: и больно ей было, нестерпимо больно… Въ голов? ея путалось… 'Цапля проклятая'! какимъ-то неотступнымъ и нестерпимымъ звукомъ билъ ей въ ухо голосъ Тулумбаса, — и помнила она только одно: что, вотъ, еще часа не прошло, счастлив?е ея не было, не было существа на земл?… а теперь, теперь эта безстыдная женщина…