Марина из Алого Рога

долгимъ взглядомъ… А выраженіе у нея, глаза вылитые Машины глаза, только у той кротче у б?дной были… Онъ вздохнулъ и, задумавшись, принялся машинально постукивать ложечкой по своему опорожненному стакану…

— А что она теперь кобенится, сказалъ себ? посл? н?котораго времени Іосифъ Козьмичъ, — такъ это пустяки! Обойдется!… Главное съ ней — поделикатн?е… А тотъ… — онъ засм?ялся, — тотъ съ крючка не сорвется… клюнулъ, повидимому, солидно!…

'Потомокъ гетмановъ' широко еще разъ улыбнулся, всталъ, самодовольно крякнулъ, взд?лъ свою отставную гусарскую фуражку, — онъ не зналъ другаго головнаго убора, и, вооружившись длиннымъ манежнымъ бичомъ, отправился на конный дворъ, на проводку своихъ арабчиковъ.

XII

Марина почти б?гомъ проб?жала садъ, — ее ужасно въ эту минуту пугала мысль, что она можетъ встр?титься съ Пужбольскимъ, — и вышла въ поле.

Длиннымъ лоскутомъ тянулся межъ садомъ и ближнею рощей св?жевспаханный подъ коноплю клинъ. Взвороченные пласты чернозема маслянистыми пятнами отливали на солнц?, и лакомые до червей грачи весело попрыгивали по комьямъ и стокамъ взр?занныхъ полосъ. Вдали на синемъ фон? неба отчетливо рисовался очеркъ понурой крестьянской лошадки, съ плетущеюся за нею бороной и мальчикомъ безъ шапки, со звонкимъ крикомъ взмахивающимъ длинными возжами… что-то похожее на зависть промелькнуло въ душ? Марины:

'Идетъ себ?, не думаетъ ни о чемъ, лишь бы отборонить ему поскор?й свою полоску, да б?жать зат?мъ съ робятками въ бабки играть! Счастливецъ!'…

Но вотъ дубовый л?совъ съ давно знакомыми ей утоптанными тропинками, съ его молодою, узорчатою т?нью… Н?тъ, дальше, въ настоящій л?съ, въ боръ темный, гд?-бъ сплошн?е и мрачн?й падали длинныя древесныя т?ни, гд?-бъ челов?комъ не пахло, какъ говорилъ вчера Александръ Иванычъ… а 'пахло бы смолой и земляникой', съ печальною улыбкой договаривала себ? Марина, вспоминая стихотвореніе. которое онъ, онъ читалъ ей на-дняхъ своимъ чуднымъ, захватывающимъ голосомъ…

И шла она сп?шно, не оглядывалась, выбирая тропинки поуже, продираясь сквозь дромъ и валежникъ, не зная, куда идетъ она, и повинуясь лишь безотчетной жажд? уйти куда-нибудь подальше, подальше отъ людей…

Но и итти ужь словно некуда… Зашла она въ оврагу, въ глушь поросшую ц?пкою жимолостью, можжухой, да папоротникомъ, высокимъ и густымъ. Продора н?тъ сквозь эти злые сучья, иглы и листву, — а гд?-то тамъ, на дн? обрыва, шумитъ вода какимъ-то недобрымъ плескомъ…

Остановилась, оглянулась Марина… Никогда еще не бывала она зд?сь, — да и едва-ли заходила когда-либо сюда нога челов?ческая.

— Не найти меня! проговорила она громко со страннымъ чувствомъ какой-то ?дкой сладости… 'Пустыня, Ливійская степь', проносилось у нея въ голов?…

Она опустилась наземь, въ мягкую мураву, у коряваго корня старой сосны, оперлась спиной о широкій стволъ и, полузакрывъ глаза, задумалась, глубоко задумалась.

Два минувшіе дня стояли предъ ея мысленными очами… Они исчезли, они не вернутся, эти дни, — она говорила себ? это теперь безъ слезъ, безъ злобы, безъ вчерашняго безумія, — она это еще бол?е чувствовала, ч?мъ доказывала себ? разсудкомъ, чувствовала внутреннимъ, неотразимымъ чутьемъ… 'Какое д?ло ей до нихъ вс?хъ: жила она безъ нихъ, безъ нихъ и проживетъ!' ут?шала она себя только-что. Н?тъ, это не такъ, это неправда! что-то порвалось, что-то надломилось въ ней… У?зжай сейчасъ эта женщина, — все равно, ей уже не связать порвавшейся нити! Она уже не найдетъ въ себ? того, что вчера въ лодк?… она неспособна бол?е на то ребяческое, глупое самообольщеніе… Ей теперь совершенно ясно, ей очевидно, какая непроходимая пропасть отд?ляетъ ее отъ него… И она уже не призираетъ то, что в?чно должно стоять ст?ною между ними, — она признаетъ это… и безнадежно клонитъ голову, какъ спаленный солнцемъ цв?товъ…

Она припоминала свое прошлое д?тство… И въ странному, въ печальному заключенію приводили ее эти воспоминанія отъ первыхъ дней и до сихъ поръ, до этой встр?чи ея съ нимъ, она еще никого, никого не любила! Воспитывала ее сначала мать, покойница Мар?а ?ад?евна Самойленкова, рожденная Богучарова… Мы обязаны познакомить съ нею читателя.

Сирота съ порядочнымъ состояніемъ, Мар?а ?ад?евна до двадцать девятой весны своей росла въ дом? двоюроднаго дяди, князя Серебрянаго-Телепнева, отставнаго генерала Александроксвихъ временъ, ушедшаго когда-то отъ пресл?дованій Аракчеева въ глушь родовыхъ своихъ с?верскихъ л?совъ, и который, обл?нившись зат?мъ на широкомъ привольи барской жизни, предпочелъ остаться въ деревн? и въ ту пору, когда съ новымъ царствованіемъ палъ временщикъ, его гонитель, — а съ нимъ превратилась и его немилость. Къ этому дяд?, недалекому челов?ку и отчаянному борзятниву, но который сіялъ въ ея глазахъ осл?пительной зв?здой въ своемъ тройномъ качеств?: представителя одного изъ древн?йшихъ родовъ Россіи, опальника и героя дв?надцатаго года, — въ семь? его экзальтированная и сантиментальная д?вица Богучарова питала идолопоклонническое обожаніе. Она почитала это призр?вшее ее семейство своими благод?телями и покровителями, — хотя, въ сущности, выходило, что благод?тельствовала едва-ли не она, такъ какъ вс? доходы съ ея им?нія, состоявшаго въ управленіи князя-дяди, поступали безотчетно въ его карманъ, а преданной Мар?? выдавалось за сіе по два платья въ годъ, — шерстяному въ Рождеству и кисейному въ Пасх?, - что принималось ею каждый разъ все съ т?мъ же взвизгиваніемъ неожиданной радости и съ т?ми же ручьями благодарныхъ слезъ… Кузины ея, княжны, повыходившія гораздо ран?е ея замужъ за богатыхъ окрестныхъ пом?щиковъ, нещадно пот?шались ей въ глаза надъ ея сантиментальностью, преданностью и страстью въ брату ихъ Анатолю, котораго она боготворила съ ранняго д?тства. Этотъ Анатоль, единственный сынъ, гордость и в?чная рана своего родителя, переплачившаго за него кучи денегъ, служилъ въ лейбъ-гусарахъ и жегъ, какъ говорятъ французы, св?чу съ обоихъ концовъ… Въ этой всю ее поглощавшей, мучительной и безнадежной любви въ безпутному кузену прошла вся молодость Мар?ы ?ад?евны. Господинъ Самойленко, по выход? изъ полка, въ коемъ онъ служилъ казначеемъ, поселившійся въ сос?днемъ съ ея им?ніемъ довольно большомъ, но разоренномъ сел?, доставшемся ему отъ отца, тотчасъ же уразум?лъ съ врожденною въ немъ практичностью, какая во вс?хъ отношеніяхъ подходящая партія представлялась ему въ лиц? д?вицы Богучаровой, и, не теряя золотаго времени, — ей въ ту пору уже минуло 24 года, — приступилъ къ осад? ея сердца… Но это сердце, въ которомъ царственно владычествовалъ безподобный Анатоль, этотъ блистательный петербургскій Vortanzer, 'водившій', какъ выражался съ горделивою улыбкой старый князь, 'балы въ Аничковскомъ', — могло-ли это сердце откликнуться на притязаніе слонообразнаго даже и въ молодости, лысоватого и сиповатаго армейскаго штабъ ротмистра въ отставк?, котораго съ первой же минуты его появленія въ дом? ихъ отца окрестили мовешкою все т? же княжны-провинціалки?… Пять л?тъ добивался Іосифъ Козьмичъ — и добился руки Мар?ы ?ад?евны лишь тогда, когда со смертью стараго князя настало для нея настоящее сиротство, а самъ Анатоль, прискававшій на похороны отца, сжалившись надъ ея положеніемъ, потребовалъ отъ нея, какъ жертвы, какъ доказательства чувства въ нему, Анатолю, чтобъ она теперь пристроилась наконецъ какъ вс? люди… Съ какими внутренними терзаніями, съ какою улыбкой покорности и смиренія на мертвенно бл?дномъ лиц? об?щала ему принести эту жертву злосчастная Мар?а!…

Когда Марина стала помнить ее, это была высокая и худая женщина, съ остатками какой-то давнишней чахоточной красоты, съ в?чно опухшими глазами и в?чно подвязанною щекой. В?чно страдала ч?мъ-нибудь Мар?а ?ад?евна, в?чно о чемъ-то вздыхала. Несчастною ее, въ строгомъ смысл? слова, никакъ нельзя было назвать: Іосифъ Козьмичъ не ст?снялъ ее ни въ чемъ, терп?ливо переносилъ ея всякія бол?сти