и маленькіе капризы, относился въ ней заботливо и н?жно, съ н?которымъ даже отт?нкомъ почитательности. Она, въ свою очередь, благоволила въ нему, бес?довала съ нимъ со стереотипно-доброю улыбкой на изсохшихъ губахъ, и не отзывалась о немъ иначе какъ при помощи эпитета 'б?дный': господинъ Самойленко внушалъ почему-то своей супруг? какую то наивно-высоком?рную жалостливость въ себ?, или в?рн?е, къ тому, что она называла его 'примитивностью'. Узнаетъ, наприм?ръ, Марфа ?ад?евна, что примитивный супругъ отдулъ кого-нибудь по скуламъ: 'б?дный!' промолвитъ она, приподыметъ плечи и прослезится; приб?житъ маленькая Марина изъ д?вичьей и, заикаясь отъ торопливости и см?ха, разскажетъ ей, что 'такой см?шной папаша — все Анютку ц?луетъ: ' Мар?а ?ад?евна слабо улыбнется, поведетъ по потолку своимъ кроличьимъ взоромъ и прошепчетъ: 'б?дный!' Отношенія ея въ Марин? отличались не мен?е страннымъ свойствомъ: она любила д?вочку какими-то внезапными, истерическими взрывами; схватитъ вдругъ ее, поставитъ предъ собою и, глядя вс?ми глазами въ ея св?тлые глазенки и собираясь прыгнуть въ нихъ, начнетъ взвизгивающимъ, захлебывающимся голосомъ: 'ты моя, моя, дочь моего сердца, моя избранница, не такъ-ли? Ты мн? скажи: я твоя мать, мать, да?… Моя душка, моя Маря, Маруся, Мариниссима!' и зац?луетъ ее до слезъ, до боли. А въ иное время ворвется въ комнату живая д?вочка, Мар?а ?ад?евна пискнетъ, откинется одною щекой въ подушку дивана, а другую щеку рукой прикроетъ и махать примется: 'ступай, ступай, дитя, ты только тоску мою раздражаешь… теб? не понять ея… ступай къ сестрамъ твоимъ — бабочкамъ!' и не видитъ ея по ц?лымъ днямъ… Столь же урывочно занималась она образованіемъ 'избранницы своего сердца'; но избранница была понятлива, и ученіе шло усп?шно, а именно: д?вочка весьма скоро выучилась бойко изъясняться на томъ своеобразномъ нар?чіи, что въ русской провинціи слыветъ за французскій языкъ и на которомъ привыкла сама Мар?а ?ад?евна изъясняться смолоду въ дом? князя-дяди. Едва это было достигнуто, воспитательница заставила избранницу прочесть себ? вслухъ любим?йшія свои м?ста изъ Индіаны Ж. Санда, 'моей настольной книги,' выражалась госпожа Самойленкова. Изъ этихъ чтеній д?вочка главн?йшимъ образомъ узнала то, что ея мамаша и кузенъ ея, Анатоль, когда они были еще очень молоденькіе, тоже собирались у?хать въ Америку и тамъ кинуться вм?ст? въ пропасть… Не мен?е своевременно началось для Марины знакомство и съ русскою литературой: дв?надцати л?тъ отъ роду она прочла съ мамашей Подводный камень господина Авд?ева. Подводный камень г. Авд?ева, и Наканун?, г. Тургенева, Мар?а ?ад?евна почитала величайшими произведеніями, вышедшими когда-либо изъ-подъ русскаго пера, первое потому, что тамъ 'такъ деликатно описываются страсть и долгъ въ женскомъ сердц?'; второе по той причин?, что 'эта Елена, она такъ ум?ла собой пожертвовать!' — причемъ интересный эпизодъ избіенія Инсаровымъ н?мца у Царицынскаго пруда заставляютъ каждый разъ биться до обморока сердце чувствительной дамы, напоминая ей совершенно сходный съ этимъ случай избіенія н?мца же безподобнымъ княземъ Анатолемъ въ Красномъ Кабачк?, 'увеселительномъ м?ст? близъ Санктъ- Петербурга', объясняла она. За эту штуку безподобный Анатоль чуть не попалъ въ солдаты, но гроза какъ-то прошла мимо, и по этому поводу не разъ пришлось маленькой Марин? выслушивать н?сколько фантастическій разсказъ, прерываемый вздохами и слезами, о томъ, какъ 'готовы были уже солдатская фуражка и шинель, и палачъ готовился сломать шпагу надъ этимъ благороднымъ челомъ… Но въ то самое время, въ тотъ самый часъ, вс? петербургскія фрейлины, собравшись во дворецъ, кинулись къ ногамъ Государя — а въ этотъ день, къ счастію, были Его именины, — и вс? он? принялись плакать и молить, чтобъ Онъ въ этотъ радостный для Россіи день сд?лалъ имъ одинъ подарокъ. — Не плачьте, фрейлины, сказалъ на это Государь, — встаньте и скажите: какой вы отъ меня подарокъ желаете получить? — Отдайте намъ, Ваше Величество, нашего перваго кавалера, князя Анатолія Серг?евича Серебрянаго-Телепнева! въ одинъ голосъ закричали фрейлины… и Онъ усм?хнулся и простилъ!!' заканчивала замирающимъ голосомъ Мар?а ?ад?евна, всхлипывая и быстро крестясь подъ толстыми складками шали, въ которую неизм?нно куталось ея зябкое и дряблое т?ло…
Іосифъ Козьмичъ въ воспитаніе Марины не вм?шивался, но способствовалъ ему вс?ми завис?вшими отъ него средствами: наряжалъ давать ей уроки учителей алорожскихъ школъ. причемъ строго наказывалъ имъ являться 'въ своемъ вид?, отложивъ хоть на это время свойственное имъ безобразіе', — выписалъ ей н?мку-наставницу. Н?мка-наставница оказалась молодою д?вицей, съ необычайно алыми щеками и округлостью корсажа, доведенною до разм?ровъ почти ми?ологическихъ. Въ тайны н?мецкой р?чи она свою воспитанницу посвятить усп?ла не вполн?, такъ какъ большую часть дня проводила на огород?, по?дая св?жіе стручки гороха, съ тою неуступчивою выдержкой и систематическою жадностью, которыми отличается великая германская раса, а въ интервалахъ обм?ниваясь хихиканьемъ и н?жными взглядами съ соотечественникомъ своимъ, молодымъ винокуромъ, окна котораго, по счастливому стеченію обстоятельствъ, выходили прямо на огородъ. Достойный господинъ Самойленко, въ свою очередь, пристрастившійся за то время къ гороху, тутъ же разсчиталъ предпріимчиваго винокура, — а чувствительная Мар?а ?ад?евна, 'pour achever l'education de sa fille', отдала Марину въ пансіонъ въ губернскій городъ, оставивъ наставницу ея при себ?, въ качеств? компаніонки…
Пансіонъ, въ который поступила Марина, основанъ былъ 'съ спеціальною ц?лью образованія русскихъ женщинъ соотв?тственно нов?йшимъ требованіямъ педагогической науки и общества', — такъ, во всякомъ случа?, значилось въ программ?, отпечатанной на веленевыхъ листкахъ и въ безчисленномъ множеств? экземпляровъ разосланной предъ открытіемъ заведенія на тысячу верстъ кругомъ. Содержательница его, н?кая княгиня Коровай-Архалукова, рожденная Бубликова, — какъ вскор? стало это изв?стно во всей окружной стран?,- разошлась съ своимъ супругомъ, почтеннымъ, но отсталымъ армейскимъ полковникомъ, единственно въ виду того, чтобы 'посвятить себя всец?ло д?лу общественной пользы', — что, разум?ется, не мало способствовало на первыхъ порахъ усп?ху ея пансіона. Служеніе княгинею 'нов?йшимъ требованіямъ педагогической науки' и пр. было д?йствительно изумительно: кром? общихъ предметовъ, воспитанницамъ ея преподавались 'вс? нов?йшіе языки Европы, ботаника и химія, минералогія и зоологія, соціологія въ общихъ чертахъ и физіологія' (сія посл?дняя, впрочемъ 'только по сихъ поръ' объяснялъ, показывая на оконечность своего жилета и ц?ломудренно опуская глава, старикъ учитель н?мецкаго языка, котораго 'нов?йшія требованія' приводили постоянно въ н?которое смущеніе, и почитавшій поэтому необходимымъ, въ огражденіе доброй славы заведенія, ув?рять любопытствующихъ, что св?д?нія, сообщаемыя воспитанницамъ онаго по части физіологіи, никакъ не распространяются ниже ихъ пояса). Въ старшемъ класс? — до котораго впрочемъ не дошла ни одна изъ питомицъ княгини Коровай-Архалуковой, — предполагались даже курсы судебной медицины, патологіи и акушерскаго искусства, но на это, къ сожал?нію, не воспосл?довало разр?шенія со стороны начальства.
Марина, безъ экзамена, принята была въ одинъ изъ высшихъ классовъ пансіона и пробыла въ немъ два года; за это время она по-французски говорить отучилась, а н?мецкій языкъ и вовсе позабыла, изъ исторіи знала хорошо только, что Лютеръ и Дантонъ были великіе реформаторы и отцы современной свободы, а изъ математики ничего не помнила; за то удержала въ памяти ц?лый коробъ всякихъ научныхъ и просто современныхъ терминовъ, прочла два тома сочиненій Б?линскаго и три тома Писарева и исписала мелкимъ почеркомъ четвертушекъ шестьдесятъ кругомъ собственными измышленіями на темы, заданныя ей знаменит?йшимъ преподавателемъ и краеугольнымъ камнемъ пансіона, учителемъ литературы Левіа?ановымъ, а именно: 'о политико-соціальномъ значеніи типа Катерины въ Гроз? Островскаго', и 'о критическомъ отношеніи къ авторитетамъ, какъ необходимомъ условіи всякаго здороваго мозговаго развитія'.
Скоропостижная кончина Марфы ?ад?евны — она умерла отъ разрыва сердца… иначе ей словно и умереть нельзя было, б?дной! — вернула Марину въ Алый-Рогъ. Ей едва минуло тогда семнадцать л?тъ. Іосифа Козьмича она нашла чуть не близкимъ въ отчаянію: онъ по-своему искренно любилъ покойницу. Компаніонка ея, велегрудая дочь Германіи, обливалась по ней неизсякаемыми слезными потоками. Старушка, служившая у нея со временъ ея молодости, лежала безъ языка, сраженная этою смертію. Одна Марина предъ этимъ б?днымъ, длиннымъ и изсохшимъ, какъ старая метла, трупомъ стояла недвижная и невозмутимая, не ощущая ничего внутри себя, кром? какой-то тайной злобы на то, что вотъ вс? они плачутъ — и о чемъ плачутъ, когда это простой, естественный законъ! — итолько одна она не можетъ, не чувствуетъ…
И вспоминала она, какъ долго еще потомъ мучилась она этою мыслью и допрашивала себя: права она
