вздохнула. Галстук, сюртук, рубашка, жилет, башмаки… Сколько же всего надевать!..
Ведь Филиппу потребуется целая вечность, чтобы одеться! Во всяком случае, минут пять. А она этого просто не выдержит…
Решив, что отправится домой одна, Шарлотта помахала мужу рукой и заявила:
— Что ж, я пойду. До встречи за ужином. Видишь ли, я только что вспомнила, что сейчас должна…
В следующее мгновение Филипп прижал ее спиной к дубу. Заглянув ей в глаза, прошептал:
— Полагаю, ты должна мне поцелуй. — Две-три капли воды упали с его мокрых волос и скатились по ее шее. Шарлотта невольно вздрогнула, а он добавил: — Прости, я не хотел, так получилось… — Филипп смахнул с ее шеи капельки влаги и, глядя ей в глаза, так же тихо продолжал: — Поверь, Шарлотта, я люблю тебя. И всегда буду любить. Ты должна мне поверить, понимаешь? — Он нежно поцеловал ее в висок. Снова заглянув в глаза, спросил: — Дорогая, ты ведь веришь мне?
Шарлота молчала. Молчала вовсе не потому, что не хотела отвечать. Просто она точно знала: если сейчас заговорит, то непременно расплачется.
Тихонько вздохнув, она закрыла глаза и сказала себе: «Да, верю. Потому что мне очень хочется в это верить…»
Весь следующий день, до самого ужина, они почти не разговаривали, но им не требовались слова — казалось, они и так прекрасно друг друга понимали.
За ужином же они наконец разговорились, и Филипп расспрашивал ее обо всем на свете, например, что она думала об индустриализации, предпочитала ли шоколад с ванилью или без, и нравились ли ей произведения Остен и творчество Шелли.
Филипп то и дело убеждал ее в том, что Уильям Макреди более талантливый актер, чем Эдмунд Кин, а Шарлотта вдруг заявила, что терпеть не может не только театр, но и оперу. Муж уставился на нее с искренним удивлением. Шарлотта же весело рассмеялась, а потом попросила его, чтобы он поучил ее итальянским ругательствам.
Все это напомнило ей те разговоры, которые они вели когда-то до свадьбы — тогда Филипп тайком уводил ее из родительского дома, и они прогуливалась по лесу, разделяющему их поместья. Разговоры их то и дело прерывались поцелуями и жаркими объятиями, и в такие минуты Шарлотте казалось, что так будет всегда. Когда же они беседовали, Филипп слушал ее очень внимательно — так, кроме него, умел слушать только Итан.
После десерта Шарлотта объявила о своем намерении удалиться к себе в спальню, и Филипп проводил ее к лестнице.
Осталось девять дней, — сказал он, когда она начала подниматься по ступеням.
Шарлотта остановилась и повернулась к нему.
Муж стоял, заложив руки за спину, и пристально смотрел на нее; казалось, он ждал ответа. Но что он хотел от нее услышать? И что она могла сказать ему сейчас? Может, рассказать ему о боли и отчаянии, с которыми она жила эти три года? Нет, едва ли стоило об этом рассказывать. Но не молчать же… Ведь надо хоть что-то сказать…
Лукаво улыбнувшись, Шарлотта проговорила:
— Мужайтесь, ваша светлость. Всего лишь несколько недель назад я бы с удовольствием понаблюдала, как вы тонете. А сегодня очень за вас испугалась.
Он тоже улыбнулся и тихо сказал:
— Выходит, я достиг серьезных успехов, не так ли?
Она кивнула:
— Похоже, что так.
— Но все-таки ты вчера далеко не сразу решила, что должна спасти меня, — с ухмылкой заметил Филипп. — У меня хватило времени на то, чтобы вернуться к тебе, шагая вдоль берега, — а ты только успела снять туфли.
Шарлотта выразительно пожала плечами, и от этого движения грудь ее приподнялась. Заметив, как вспыхнули серебристые глаза мужа, она отчитала себя за то, что невольно провоцировала его. Ей следовало понимать, что она играет в опасную игру…
Подхватив одной рукой юбки, а другой держась за перила, Шарлотта продолжила подниматься по лестнице. Обернувшись, со смехом она заявила:
— Если честно, то все дело в платье.
Филипп нахмурился; он был явно озадачен, ее словами.
— В платье? Что ты имеешь в виду?
Добравшись до лестничной площадки, Шарлотта снова обернулась и с невиннейшим видом ответила:
— Я имею в виду платье из зеленого муслина. То, что ты купил для меня, с него было бы невозможно удалить пятна грязи. А испортить такое платье это ужасное расточительство…
Филипп весело рассмеялся, и в тот же миг Шарлотта исчезла за углом. Она с улыбкой зашла в свою спальню и, закрыв за собой дверь, прислонилась к ней.
Какое-то время она стояла, затаив дыхание и напряженно прислушиваясь, ей ужасно хотелось услышать шаги мужа, хотелось, чтобы он сейчас вошел следом за ней. О, как же ее тянуло к нему… С каждым мгновением все сильнее и сильнее…
Но Филипп-то об этом не знал. Пока не знал. Когда же он раскусит ее и поймет, что она до сих пор любит его, что никогда не переставала любить, что всегда любила лишь его одного… О, тогда она окажется совершенно беззащитной!
Но может быть, это к лучшему? Действительно, зачем ей защищаться от Филиппа?
Если он изменился, то, конечно же, к лучшему. Тогда ей не придется от него защищаться.
Но ведь Филипп и три года назад признавался ей в любви, и она тогда поверила ему. Да, она поверила, а он, как потом выяснилось, обманул ее и предал. Именно поэтому ее сейчас одолевали сомнения…
Шарлотта со вздохом прикрыла глаза. Она ужасно устала от всех этих раздумий и сомнений. Хотя, казалось бы, ситуация была предельно простой…
Да-да, все очень просто. Она не могла отказаться от любви к Филиппу, не могла изгнать его из своего сердца, — так что с этим ей придется смириться. Но отдать ему по доброй воле власть над ней?.. О, это было бы глупо и непростительно. И этого ни в коем случае нельзя допустить.
Невольно вздохнув, Шарлотта отошла от двери. Филипп не пришел, и ей, наверное, следовало радоваться…
Она прошлась по комнате и вдруг замерла, уставившись на стену; она не верила собственным глазам.
— Нет-нет, все верно, действительно исчез… — пробормотала Шарлотта, тихо рассмеявшись.
Оказалось, что на стене справа от нее зияла пустота — портрет восьмого герцога Радерфорда, дедушки Филиппа, куда-то исчез. То есть, конечно же, было ясно: его убрали по приказанию Филиппа. Но почему он вдруг решил это сделать?
Осмотревшись, Шарлотта снова рассмеялась, увидев на своей кровати чулки и шарфы, когда-то служившие весьма неприличными украшениями портрета герцога. А на чулках лежал свернутый листок бумаги — очевидно, записка.
Каким же непредсказуемым стал ее муж… Он, должно быть, приказал, чтобы портрет сняли, пока они будут ужинать.
Шарлотта направилась к кровати и тут вдруг сообразила, что идет на цыпочках — как будто записка была адресована вовсе не ей и ее в любой момент могли забрать. Нервно рассмеявшись, она дрожащими руками развернула листок.
«Я бы хотел, чтобы ты надела что-нибудь из этого. Лучше всего — красные чулки с кружевом. Филипп».
Прижав записку к губам, Шарлотта опустилась на кровать. Было ясно, что это — вызов, вернее — намек. Намек был тонкий, но вместе с тем — совершенно очевидный.
