Но как же ей реагировать? Сделать то, что ей ужасно хотелось, или все-таки сдержаться?
Шарлотта протянула руку к чулкам и отыскала красные с кружевом. Эти чулки ей всегда очень нравились, так как были весьма легкомысленными. И она частенько надевала их назло Филиппу — ведь ему они, наверное, не должны были нравиться. То есть не должны были нравиться на его жене, герцогине Радерфорд. Так почему же он сейчас просил ее надеть именно красные чулки?
«Нет-нет, не об этом мне сейчас надо думать, — сказала себе Шарлотта. — Гораздо важнее другое: хочу ли я их надеть? Вернее — смогу ли не надеть?»
Записка выпала из ее руки, но Шарлотта не заметила этого. Она еще долго сидела на кровати, и сердце ее гулко колотилось, а грудь бурно вздымалась и опускалась.
«Хочу ли я этого, хочу ли?!» — раз за разом спрашивала она себя.
Филипп вздохнул и запустил пятерню в волосы, уже и без того растрепанные. При этом он пристально смотрел на лист бумаги, лежавший перед ним на столе.
Как он ни старался, ему не удавалось подобрать слова, точно выражавшие его мысли и чувства.
Проклятие, у него ничего не получалось, хотя мусорная корзина рядом с его стулом была уже до краев заполнена его поэтическими стараниями.
— Может, «мягкий от света» заменить на «мягкий как ночь»? — пробормотал Филипп. — А впрочем, нет, нельзя. — Он вдруг заметил, что уже употребил это сравнение в самом начале стихотворения.
Откинувшись на спинку стула, Филипп выругался сквозь зубы и, сломав перо, отбросил его в сторону.
— Вот так-то лучше, — пробурчал он. — И пусть Байрон отправляется к дьяволу.
Он понимал, что ему следовало отказаться от этой затеи. Арфа прекрасно сделала свое дело, так что не было необходимости терзать себя поэтическими упражнениями. Но очень уж ему хотелось написать стихи для Шарлотты. К тому же он знал, что у него, в конце концов, получится — надо было лишь как следует постараться и набраться терпения.
Прошло два месяца с тех пор, как он нашел томик Байрона в гостиной их лондонского дома. Шарлотта скорее всего не читала его, так как страницы не сохранили аромата ее духов. Но Филипп, раскрыв книгу, вдруг представил, что видит, как она читает вслух стихи, и видит, как лучатся ярко-синим светом ее чудесные сапфировые глаза. Филипп быстро пролистал книгу, и ему казалось, что на него с каждой страницы смотрели глаза Шарлотты.
Именно тогда он и решил, что должен написать стихи. И почему-то вбил себе в голову, что Шарлотта снова полюбит его, если у него получится. Это походило на наваждение, но он никак не мог отказаться от своей безумной идеи. Филипп сжег свою первую стихотворную попытку, но раз за разом снова пытался хоть что-то написать. В конце концов, он решил: пусть стихотворение будет ужасным, главное — написать его. Возможно, Шарлотта, прочитав то, что он напишет, поверит в его любовь.
Но если неоднократные попытки написать стихи и научили его чему-либо, то лишь одному, оказывается, одурманенный любовью глупец мог страдать из-за того, что единственным английским словом, рифмующимся со словом «благородный», было явно лишенное романтизма «дородный».
Взглянув на свои руки, Филипп проворчал:
— Проклятые чернила… — И, вытащив из кармана носовой платок, стал вытирать чернила с пальцев.
Настроение у него было отвратительное, хотя ему следовало бы радоваться. Ведь день прошел весьма успешно, и было очевидно, что Шарлотта стала относиться к нему гораздо лучше. Теперь, когда она разговаривала с ним, в голосе ее проскальзывали даже нотки нежности, чего прежде он, конечно же, не замечал. Да и смотрела она на него совсем иначе — во взгляде ее были смущение и неуверенность, хотя она и пыталась делать вид, что ее совершенно ничего не волнует. Но он-то видел, что Шарлотта очень волновалась. И было ясно, что именно он — причина этого волнения.
Разумеется, и сам он сильно изменился, но в этом не было ничего удивительного. Ведь не мог же человек любить Шарлотту так, как любил ее он, оставаясь прежним.
Однако приходилось признать, что раньше, все эти последние три года, он и впрямь относился к ней ужасно — в этом Шарлотта была права. Более того, он и сейчас был не до конца искренним с ней — этого также нельзя было отрицать. Но Филипп ничего не мог с собой поделать… Он хотел завоевать ее любовь, и был убежден, что эта цель оправдывает средства.
К сожалению, Шарлотта, даже несмотря на изменившееся отношение к нему, по-прежнему стремилась к разводу и постоянно об этом напоминала.
Но не мог же он и впрямь с ней развестись… Ведь он же не собирался ее отпускать.
С другой стороны, если он ее не отпустит, если не сдержит слово и нарушит их договор… О, тогда она по-настоящему его возненавидит! И тогда ненависть, которую он чувствовал все эти три года, покажется ему всего лишь легкой неприязнью. Ведь получится, что он в очередной раз обманет ее, не так ли?
О Господи, какой же он, Филипп, эгоист. Ведь он и сейчас думает только о себе…
Да, он думал о себе, но только потому, что не мог без Шарлотты. Он хотел постоянно видеть ее, хотел слышать ее голос всю оставшуюся жизнь, — пусть даже она никогда его не полюбит. А вот если с ней расстаться… О Боже, он не сможет жить без нее.
Филипп со вздохом отбросил платок и уставился на свою руку, вернее — на обручальное кольцо, к которому когда-то относился с пренебрежением. Пальцы его все еще были в чернилах, и поэтому казалось, что кольцо блестит гораздо ярче.
«Нет-нет, все у меня получится, — успокоил себя Филипп. — Она непременно меня полюбит». И действительно, ведь он же видел, что сопротивление Шарлотты слабело, разве не так?
Подобрав сломанное перо и испорченный носовой платок, он бросил их в корзину для бумаг. Корзина же, до краев наполненная листками, казалось, насмехалась над его творческими муками.
Немного помедлив, герцог выдвинул ящик стола и достал еще один лист бумаги, а также новое перо. Обмакнув перо в чернильницу и склонившись над листком, он пробормотал:
— Ее душа… Впрочем, нет, не годится. Яркий свет ее души…
Тут раздался стук в дверь, и Филипп, решив, что стучит дворецкий, прокричал:
— Заходи же! — снова склонившись над столом, он продолжал: — И свет ее неистовый влечет меня…
— Я всегда задавалась вопросом: чем ты тут занимаешься? — послышался вдруг голос Шарлотты.
Филипп вздрогнул и поднял голову. Перед ним действительно стояла Шарлотта. Но почему?.. Ведь она же никогда сюда не заходила…
Придав своему лицу бесстрастное выражение, герцог ответил:
— Видишь ли, дорогая, хозяйственные дела требуют… — Он умолк, в изумлении уставившись на жену.
Шарлотта же, облаченная в красный атласный халат, медленно пересекла комнату, чуть покачивая бедрами. Остановившись неподалеку от стола, вскинула руки и начала вытаскивать из волос заколки.
Филипп смотрел на нее, словно загипнотизированный, смотрел, затаив дыхание. Шпильки же одна задругой падали на ковер…
Наконец волосы волнами рассыпались по ее плечам, а несколько прядей упали ей на грудь. Эти чудесные волнистые волосы могли бы сами по себе соблазнить его, — но ведь было еще все остальное!..
— Ты снова назвал меня «дорогая»? — Шарлотта взглянула на него с упреком.
— Да, конечно. Но почему…
— Кажется, ты забыл, — с улыбкой перебила Шарлотта. — Как ты обещал меня называть?
Филипп тоже улыбнулся.
— Шарлотта. Только Шарлотта. Теперь вспомнил. Но скажи, почему ты… — Он судорожно сглотнул. — Что ты тут делаешь?
Жена пристально смотрела на него. Пальцы же теребили поясок халата, и казалось, что ее что-то очень смущало.
Молчание затягивалось, и Филипп уже собрался повторить вопрос, но тут она вдруг спросила:
