– Или священника вроде нашего отца Риччи – тот тоже был не прочь пошутить. – Аббат усмехнулся, разделяя ее веселость. – Что ж, сестра, когда я стану писать отчет, то предупрежу всех, кто будет его читать, чтобы воспринимали этот рассказ как выдумку – забавную историю, не более, которая иллюстрирует натуру отца Видикона.
– А именно?
– Праведник, но наделенный чувством юмора, к тому же находящий огромное наслаждение в иронии и удовольствие в разрешении парадоксов. – Аббат умерил свою веселость и кивнул. – Не волнуйтесь, сестра, – может, это предание и неправда, но оно вдохновит очень многих.
– Воистину так – ибо все члены вашего Ордена должны были поработать инженерами, прежде чем смогли стать монахами, верно?
– Верно.
– Тогда как же мы можем утверждать, что произошли от святого Видикона? – осведомилась сестра Патерна-Теста. – Мы же не инженеры, а учителя и целители.
– Целители человеческих душ, – напомнил аббат, – а я никак не могу отделаться от мысли, сестра Патерна-Теста, что столь сложный объект, каковым является мозг, должен быть подвержен замешательству и парадоксам не меньше любого компьютера.
Теперь сестра Патерна-Теста улыбнулась с неподдельной теплотой, и ее лицо, когда она склонилась и накрыла его руки своими, сияло.
– Поверьте мне, святой отец, – в этом человеческий мозг превосходит любой компьютер.
Когда святой отец наш Видикон схватился за высоковольтный провод и не отпускал его даже в смерти своей, чтобы слова его святейшества Папы через спутники могли достигнуть всех телепередатчиков мира спасения ради нашей Святой католической церкви – да, когда свершил он сей подвиг духа и через это погиб за веру, в тот нескончаемый миг ослепительной боли его поддерживала и давала силы уверенность в том, что, приняв смерть мученическую, он отправится прямиком на небеса и к лику святых причислен будет.
Сколь же глубока была бездна смятения его, когда боль притупилась и пришел он в сознание и обнаружил, что падает во тьму, в холоде, который леденит его душу. Вдалеке заметил он несчетные солнца, и понял он, что летит сквозь пустоту и это его нескончаемое падение – и не падение вовсе, а лишь отсутствие гравитации. О да, он узнал это место, ибо не было в нем ничего, и страх овладел душой его, ибо таков, знал он, должен быть ад: пустота, лишенная всякой жизни.
И тогда, охваченный ужасом, вскричал он в гневе своем:
– Господи! За Тебя отдал я жизнь свою! За что Ты отверг меня?
Но едва сорвались слова эти с губ его, как раскаялся он, и назвал себя глупцом маловерным за то, что даже теперь, в смерти своей, усомнился в том, что Христос не оставит его.
А следом за этой мыслью снизошло на него ослепительное, словно молния, озарение: понял он, что если воистину, отдал он жизнь свою ради того, чтобы обхитрить демона Извращенности и упрямством своим посрамить самого лукавого, должен он ожидать обратного тому, на что надеется, и если отдал он Господу душу свою, ожидая воскреснуть в райских кущах, то ждет его бездна ада.
И вернулось к нему мужество, а за ним и решимость его, ибо понял он: не окончена еще борьба, но лишь начата сызнова, и если ищет он рая, то придется ему заслужить его. И задумался он: а святые, те, что пребывают с Господом, могут ли считать, что закончены их труды земные – или вечно они сражаются с силами зла?
И увидел он ясно свое предназначение, и понял святой, зачем попал он в пустоту эту. Враг, с которым боролся он всю жизнь свою, не сложил еще оружия – и теперь отец Видикон восстанет против него и взглянет в лицо его.
Так подумал он, и замедлилось вдруг падение, и увидел он разверстый во тьме перед ним зев туннеля, и озаряло чрево сего туннеля зловещее красное зарево. Все близился и ширился дьявольский туннель, разевая пасть, готовую поглотить его, но не дрогнул святой отец наш Видикон, не попытался отступить. Нет, храбро держался он, неколебимый даже в небытии своем, и рвался вперед, и ступил он на дряблую, пористую плоть и отважно устремился прямо в чрево адово.
Так шел он, и с каждым шагом все ярче разгоралось красное зарево, все сильнее опаляло жаром тело святого, пока не овладел им страх, что не выдержит плоть его, но вспомнил он, что нет у него плоти. Все ярче и жарче становилось зарево, пока не завернул он за поворот туннеля адского и не очутился перед лицом демона Извращенности.
Огромен он был и осязаем, раздувшийся от ложных утверждений и искаженный от парадоксов. Силлогизмы торчали из боков его, тянулись к отцу нашему Видикону всеми своими посылками и заключениями, и стоял он, но не держался, на экзистенциальных экстенсиях.
– Прочь! – взревел демон со злобой ужасною. – Регрессируй, ретроград! Ибо никто из тех, кто попал внутрь, прогрессировать не может!
– Изыди! – вскричал отец наш Видикон. – Ибо мне ведомо, кто ты таков, старый злобный демон! Это ты подталкиваешь к краю каждого самоубийцу, это ты укрепляешь единственную руку Однорукого Бандита, что обирает до нитки игрока заядлого, ты засыпаешь снегом леденящим лежачую фигуру наркомана бессознательного? Нет, давно известен ты мне, и знаю я, что тот, кто хочет удалиться от тебя, должен тебя преследовать! Встань позади меня – ибо я одолею тебя!
– Так ты тщишься одолеть меня? – вскричал демон. – Тогда защищайся – ибо я сотру тебя в порошок!
И снизошло тогда на блаженного спокойствие великое, и медленно выпрямился он, и улыбнулся ласково, и сказал:
– Нет, не стану я защищаться – ибо ведомо мне, что тот, кто защищается, обращает меч свой против себя самого. Нет, не защищаться я стану, но нападать!
И, сказавши так, бросился он на демона и ударил его кулаком своим.
Но демон выставил щит, пластину из белого металла, гладкую как факт и неприкрашенную как статистика, и отполированную до такого блеска, что могла она и не существовать вовсе.
