Но Стеллка не унималась:
— Я тебе ещё капрон не показала. — Она достала из сумки небольшой кусочек капрона: — Как паутина. Я думаю, он подойдёт для реставрации икон?
— Что надо! Где достала? — сказал Ларионов.
— Где? В комиссионке через знакомых. Да, там, где ты говорил, теперь по правилам и судьи будут.
— Молодец! — похвалил Вениамин. — Зови Степаниду!
Стеллка побежала искать сестру.
'Вот тебе на! — подумала Татьяна. — На Ларионова и материальчик, кажется, уже завёлся… в сто метров… и капрон из комиссионки… и судьи будут… Неужели Гуляева и Фокина правы, и у каждого чемпиона есть двойник?..'
— Тебе что сыграть для настроения? — застенчиво спросила Вениамина Вита. — Сама знаю: ты — Моцарт прыжков, значит, что-нибудь из Моцарта?
Вынув из футляра скрипку, Вита заиграла, плавно водя смычком. А Гиви снимал это всё на плёнку.
Леонид ревниво прошептал Вите:
— Минуточку, это ещё что за новости?.. Так мы не договаривались!.. Получается какой-то музыкальный культ личности.
— А мы договаривались, — прекратила играть Вита.
— А мне почему не играешь? Я протестую!
— Потому что бывают Моцарты прыжка, а бывают и Сальери! — спрятала скрипку в футляр раздосадованная Вита.
Татьяна провозгласила через усилитель:
— Между прочим, в Древней Греции к чемпиону Олимпийских игр приставляли человека с флейтой. Когда спортсмен шёл по городу, то флейтист шёл за ним и свистел о том, что вот, мол, идёт великий спортсмен! Ах, обратите, пожалуйста, внимание на великого атлета!.. С годами ни к чему хорошему этот художественный свист, конечно, не привёл!..
Леонид мрачно взглянул на Гуся:
— Достал пистолеты?
— Конечно, достал. Дома лежат.
— А когда?.. — встрепенулся Леонид.
— Получишь от меня за пять минут до дуэли, — успокоил его Гусь.
— Ладно, а вызывать можно?
— Хоть сейчас, — с готовностью ответил Гусь.
— Я немного подожду, вдруг всё сообразуется… А может, лучше выбрать холодное оружие?.. Самое холодное оружие на свете — это слово 'нет', — никак не мог решиться Леонид.
— Да отрави ты его мороженым, как Чацкий Софью… — посоветовал Гусь.
— Чацкий Софью мороженым не травил, это Арбенин отравил Нину мороженым… — машинально поправил его Леонид.
— Это неважно, кто кого, важен результат… и качество продукции… — заметил Гусь.
— Приготовиться к прыжку Ларионову, — объявила Елена.
Кто-то отодвинул Цветкова, массирующего колено Ларионову, в сторону.
— Это не массаж, а самодеятельность, — широко улыбнулся ему Босс. И сам принялся за массаж. По всему было видно, что у него в этом деле немалый опыт. — Ну, что же ты, мы же договаривались в двенадцать, — упрекнул он Ларионова. — Скоро и начало соревнований.
— Да… задержались… — замялся Вениамин.
— Задержались или задержали?.. — уточнил Босс. — Милиция, что ли?
Гусь переглянулся с Ларионовым:
— Да ты что, какая милиция? Нас дружинники задержали.
Босс достал из спортивной сумки икону, незаметно сунул её Гусю:
— А синяки?
Гусь быстренько передал икону Ларионову.
— Да с Жоркой-Интеллигентом подрались. Почему трафарет на майке не сделал?.. То да сё!..
— Вас там не обыскивали? — поинтересовался Босс.
— Да нет, слава богу!
— А богоматерь принёс? — спросил Босс.
Гусь вновь переглянулся с Ларионовым:
— Да забыл.
Веня внимательно рассматривал икону:
— Хорошая копия…
— Какая ещё копия? Копии мы… продаём… — совсем как Гусь, обиделся Босс. — Ну всё, — закончил он массаж. — Значит, твоя фамилия Перцуленко. Зовут Костя… По машинам!..
Он быстро устремился со двора. Следом поспешил Ларионов, затолкав тренировочный костюм в сумку. Гусь следовал в арьергарде.
— Ларионов, ты куда?.. — завизжала Елена на весь двор. — Ребята! Ларионов убегает с олимпийских игр, под чужой фамилией и за чужую команду прыгать.
Гиви навёл кинокамеру на Ларионова:
— Крупным планом — Ларионов… спортсмен с большой дороги!..
На крик Елены Гуляевой сбежались все олимпийцы:
— Что случилось? Почему Ларионов не прыгает? Что здесь происходит?
— Л то, что ваш хвалёный Ларионов, ваш атлет-аскет-оглы сызмала-рекорд-бей договорился и за чужую команду, и под чужой фамилией выступать! — вскричала Елена.
— Как под чужой фамилией?.. За какую команду?.. Вот это да!
— Мы ещё не знаем точно, за какую команду и под чьей фамилией будет выступать Ларионов, но мы это выясним! — громко сказала Елена. — Ну, что твой хвалёный Ларионов?! — пренебрежительно посмотрела она на Цветкову. — Кто кричал, что мы не тем колесо фортуны смазывали и не туда это колесо поворачивали?!.. Ларионов сам не тем смазал колесо и сам не туда его повернул!..
Татьяна вдруг расплакалась:
— Этого не может быть, потому что этого не может быть… чтобы Ларионов!.. Тут что-то не так!.. Это какой-то дурной сон!
Подобно тому, как, не имея шкалы Рихтера, очень трудно было бы определить силу землетрясения, так трудно было бы описать, что творилось с каждым участником олимпийских игр, если не вообразить себе предположительную шкалу, назвав её 'шкалой переживания'. И, взяв за отсчёт самую высокую высоту переживаний Татьяны Цветковой, в самой нижней её черте поместить фальшивые и демагогические выкрики Вадима Масюкова, тогда читатель сам легко распределит всех остальных участников всей этой истории, приближая их к Цветковой или удаляя их от неё и приближая к Вадиму Масюкову, который именно в эту минуту кричал, кося взглядом в сторону Цветковой:
— Рано орали! Рано! А оказалось поздно! Прошляпили такого парня!..
Молодой человек в чёрном костюме, необычайной худобы, высоты и угловатости, держа под мышкой чёрный футляр, чем-то похожий на самую большую в мире готовальню, вошёл во двор. Увидел он на дворе нечто странное: всё, что он увидел, напоминало маленький дворовый стадион, стилизованный подо что-то древнегреческое: статуи, беседка с портиком, орнаменты, шрифты и т. д. Ещё более странным было то, что, судя по всему, одни разбирали украшения стадиона, а другие мешали это делать. И у Эйфеля (таково было консерваторское прозвище молодого человека в чёрном костюме. Это сокращённо от Эйфелевой башни!) было впечатление, как если бы среди празднующих какой-то праздник произошли сумятица и неразбериха. Одни решили, что праздник кончился и пора снимать всякие транспаранты и украшения и прочие причиндалы, а другие убеждены в том, что праздник продолжается и пусть всё висит, как висело. Изо всех знакомых у Эйфеля во дворе был всего один человек — Тарас Сидякин. К нему и подошёл торопливо Эйфель в то самое время, когда Тарас мешал какой-то девушке снять со стены беседки портрет красивого
