Елена.
— Чем? — буркнул Леонид.
— Тем, что ты и кворум, ты и форум! Вениамин Ларионов — вон какой человек, и то только форум… Отдай скрипку Левской. Сама донесёт, — приказала Елена.
Весь форум осуждающе смотрел на Толкалина.
— Ей нужно беречь пальцы, — тихо сказал Леонид.
— Игорь Ойстрах сам носит свою скрипку, — нашлась Елена.
— Но ведь Ойстрах мужчина, — подчеркнул Леонид.
— И ты будь мужчиной… Да, ты слова олимпийского марша написал? — поинтересовалась Елена.
— Конечно, написал.
Толкалин нехотя протянул футляр со скрипкой Вите, достал из кармана сложенную вчетверо тетрадь и передал её Гуляевой, грустно глядя вслед уходящей Виолетте.
Забрав тетрадь, Елена подозрительно оглядела двор и, снова ловко перепрыгнув через перила, заняла своё председательское место. Толкалин вошёл в беседку.
— Вы все знаете, — начала Елена свою длинную речь, — что ученик нашего класса Вениамин Ларионов — чемпион по прыжкам в высоту нашей школы, чемпион детской спортивной школы, чемпион школьной олимпиады, чемпион всесоюзных легкоатлетических соревнований школьников, чемпион города Москвы и единоличный обладатель рекорда по прыжкам в высоту для своего возраста. Сами знаете, что у него все данные, чтобы рано или поздно зазнаться: он и красивый — от девчонок прохода нет, и умный — учится прекрасно, и талантливый спортсмен, как пишут в 'Советском спорте' за позавчерашнее число: 'Наша олимпийская надежда!'… Так вот, чтобы со временем он у нас не зазнался, а с такими данными он всё равно рано или поздно задерёт нос и зазнается, мы решили сделать всё от нас зависящее, чтобы он зазнался сейчас, во время наших олимпийских игр по марафон-прыжкам в высоту. Потому что уж лучше рано, чем поздно, и лучше под нашим руководством и наблюдением, чем…
— А может, ещё лучше: никогда не зазнается, чем рано или поздно?.. — перебила её Татьяна.
— Ты, Цветкова, помолчи, — оскорбилась Надежда, — тебе слава ни с какой стороны не угрожает. Ларионов должен стать чемпионом наших первых марафон-прыжковых олимпийских игр и… после или даже лучше, если во время них…
— Гениально придумано! — восхитилась Светлана.
— Как зазнаться? — не понял Тарас. — В каком смысле?
— В полном смысле этого слова, — значительно сказала Лена. — А мы все должны сделать всё, чтобы в нём пробудились микробы этого зазнайства.
— Вы с ума сошли?! — опешил Тарас. — Это же… это же чёрт знает что такое!.. Это же просто какое-то безумие!
— Вот, вот! — обрадовалась Лена. — Сидякин, ты произнёс то самое слово, из которого и родился наш безумный план.
— Понимаете, в чём дело… — огляделась по сторонам Надежда. Когда наш главный конструктор наших олимпийских игр Елена Гуляева доложила комитету, что неплохо бы провести у нас во дворе олимпийские игры по марафон-прыжкам в высоту, то я сказала: разумная затея, а вот если бы к этой разумной затее да приложить какую-нибудь безумную идею — вот тогда бы всё было в духе века.
— А зачем же безумную идею? — спросила Светлана.
— А потому, что, как сказал великий учёный Нильс Бор, мы живём в век безумных идей, — усмехнулась Надежда. — У меня его слова красным карандашом подчёркнуты. — Она раскрыла папку. — Вот у него в лаборатории, когда какой-нибудь учёный выдвигает новую идею, Бор говорит: 'Ничего идея, но для хорошей она недостаточно безумна…' А что касается идеи Гуляевой — Фокиной, то про неё тоже можно сказать: 'Перед нами безумная идея — теория. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?'
— Надежда, обоснуй с научной точки зрения, — кивнула Елена.
— А чего тут обосновывать, — развела руками Надежда. — До недавних пор считали: рекорды держатся, в основном, на физических данных, а вот врач — англичанин Таннер, исследовав физические данные ста участников игр, заключил, что результат, в основном, базируется на исключительных физиологических, морально-волевых качествах…
— Постой! — насторожилась Елена. — Среди нас посторонних нет?
— Посторонних нет, — оглядел двор Тарас.
— Нет, есть, — встала Татьяна.
— Кто? — растерялась Елена.
— Я посторонняя.
— Почему ты посторонняя? — поразилась Елена. — Ты же мой секретарь наших соревнований.
— Потому что я против безумной идеи Гуляевой тире Фокиной. В результате вашей идеи Ларионов может стать потерпевшим, — сказала Татьяна.
— А кто ты такая, чтобы быть против? — нахмурилась Елена.
— Я — твой секретарь наших соревнований. Я веду протокол и комментирую. Имею я право комментировать?.. Я вообще хочу быть комментатором.
— Чего комментатором? — спросила Елена.
— Чего, чего? — передразнила её Татьяна. — Всего на свете. Всей жизни!.. Есть спортивные комментаторы, есть политические комментаторы, а я хочу быть комментатором жизни. Жизненных открытий!
— А кто тебя назначил секретарём? — нахмурилась Елена.
— Ты назначила.
— Ну, вот и закройся по собственному желанию, не согласна уходи!.. Нам несогласных не надо!.. — Елена обернулась к Надежде: — Говори… А ты, Цветков, стенографируй. Ты будешь секретарём и делохранителем и телохранителем Вениамина Ларионова и его личным массажистом.
— Не соглашайся, — сказала ему Татьяна. — Согласишься — пожалеешь!
Она вышла из беседки и тут же вернулась:
— Предупреждаю: я себя по-прежнему считаю секретарём и буду вести свой протокол соревнований. — Снова вышла и опять вернулась: — Кстати, расшифровываю, что под потерпевшим в следственной практике подразумевается человек, который понёс физический, материальный или м-о-р-а-л- ь-н-ы-й ущерб!.. — Вновь ушла и снова вернулась: — А впрочем, чего это я волнуюсь из-за Ларионова? Всё равно ведь потерпевший тут не он, а все вы. Ларионов — это дот, и ничего вам с ним не сделать!
— Дот?! А вот мы его как взорвём изнутри… Не такие взрывались, — уверенно улыбнулась Елена.
— А я вообще против того, чтобы у нас были олимпийские игры только по прыжкам в высоту.
— А за что же ты? — спросила Фокина.
— Я за то, чтобы как в Греции. Там праздник Олимпиады сопровождался конкурсом искусств. Там поэты читали стихи, пели гимны в честь игр, а ораторы состязались в красноречии. В общем, там состязались и Силы, и Умы, и Души!..
— Это ещё какие души? Души нет, значит, и никаких душевных игр не может быть, — отрезала Елена.
— Значит, души нет, а сами поёте: 'Чтобы тело и душа были молоды?..' Я вообще ещё считаю, — заявила Цветкова, — что вы вообще неправильно устраиваете олимпийские игры.
— Ах, она считает!.. Ах, профессор Цветкова считает!.. — съязвила Елена.
— А я, между прочим, не одна так считаю.
— А кто же ещё?
— Товарищ Ксенофан ещё так считает.
— Какой ещё такой Ксилофон? — снова съязвила Елена.
— Древнегреческий! И не Ксилофон, а Ксенофан… Поэт и мыслитель. — И дальше Цветкова отчеканила, словно из книги вычитала: — 'Поэт Ксенофан в одной из своих элегий жаловался на чрезмерное возвеличивание атлетов, тогда как учёные, поэты и общественные деятели, которые пекутся ежедневно о благе отчизны, остаются позади, за пределами общественных симпатий. И часто, — отмечает с грустью
