Ксенофан, — быстрота ног и крепость рук приносят человеку больше почестей, чем разум и талант. И это весьма прискорбно.
— И чётко и даже с какой-то многозначительностью произнеся эти слова, Татьяна Цветкова с достоинством покинула шумно-противоречивый спортивный парламент.
— Интересный она человек, эта Цветкова, — сказал Сидякин и нарисовал у себя в большом блокноте по памяти довольно похожий портрет Цветковой. — И Ксенофан тоже интересный человек, только вот сохранилось ли его изображение?..
— У тебя все интересные, — сказала Елена.
После ухода Цветковой наступил шум: оказалось, что многие не знали о том, что во время Игр шли и состязания ума. (Между прочим, я тоже об этом не знал! Да, вот представьте себе!) Но Гуляева и Фокина быстро утихомирили судейскую коллегию.
— На чём мы остановились? — спросила Елена, обращаясь сразу ко всем и ни к кому лично.
— Ларионов — это дот, — напомнила Светлана Мухина, — и что нам с ним ничего не сделать, но мы его взорвём изнутри… Не такие взрывались…
— Мы с Надей, — сказала Елена, — уже пробовали провести малую попытку зазнать Ларионова, внушив ему, что он выдающаяся и неповторимая личность, но у нас с ней ничего не вышло, потому что Ларионов к себе относится так, как будто он заурядный тип.
А Тарас сказал:
— Минуточку все! Безумная идея — вещь, конечно, хорошая, но, может быть, лучше сначала получить разрешение на эту самую идею от Денисенко?
— Ужасно необъяснимо, — сказала Мухина. — И почему это он так к себе относится?..
— Ну, память! — удивился Тарас. — Интересный ты человек, Мухина. — Но рисовать её в блокноте почему-то не стал.
— У меня на днях было два билета на вечер поэзии в Политехническом музее, — начала вдруг заявившаяся в беседке Таня Цветкова. — Я пригласила своего дядю, он очень любит стихи, а он отказался идти. Я спросила почему, а он сказал: поэт, который будет читать стихи, подлец и предатель. 'Он предал дружбу многих, мою дружбу тоже'. Ещё дядя сказал, что этот поэт хорошо воевал и был смелым разведчиком. Ещё дядя сказал, что этот поэт не боялся смотреть в лицо смерти, а струсил смотреть в лицо жизни!.. Я, конечно, пошла на вечер поэзии и слушала этого поэта. Стихи он читал хорошие, о верной дружбе и верной любви, но мне было неприятно их слушать. — Татьяна замолчала, и глаза её стали наполняться слезами, и молчала она до тех пор, пока её не спросила Лена.
— Ну и что же ты хочешь?
— Я хочу, чтоб, ну пусть не у нас, а у наших детей на вечерах поэзии этого не было.
— А какое это имеет отношение к Ларионову и к тому, что мы все здесь делаем? — спросила Елена, понимая между тем про себя, какое это всё имеет отношение и к Ларионову, и к тому, что они здесь все делают!
— А это я всё не к вашему сведенью, а к вашему размышлению! сказала Татьяна, покидая эффектно во второй раз судейскую беседку.
Шумное и бурное течение олимпийского кворума и на этот раз благополучно перескочило через текст и подтекст слов Цветковой, снова вошло в своё стрежневое течение.
— Братцы, это что же получается? — запереживал Тарас. — Значит, как по Фету: '…я пришёл к тебе с приветом!..' — он покрутил пальцем у виска. — И чем с большим приветом, тем, значит, лучше?
— Нет, не так, — спокойно ответил Вадим.
— А как же? — наседал Тарас.
— А вот как! — И Вадим продекламировал с пафосом: — '…безумству храбрых поём мы песню!..' Безумству, а не чему-нибудь другому! По Горькому надо понимать Фета, а не по Фету Горького.
— А я всё понял! — возликовал Геннадий. — Ребята, чего ж тут не понять? Вот учителя нам по учебнику как задачи задают? От сих до сих. А наш олимпийский комитет даёт нам задание: от сих до псих! — сострил Цветков.
Все захохотали.
— Я правильно понял? — подмигнул он.
— Правильно, — засмеялся Вадим.
— А что будет потом? После того, как зазнается? — спросил Тарас.
— Перед 'потом', между прочим, идёт 'сначала', — заметила Лена. — Сначала, когда он зазнается, у него сразу же конечно, ухудшатся результаты. А потом мы его фельетоном и на общее собрание, он нам на собрании в ноги… и в результате сразу же начинает печь рекорды, как блины.
— Качать Гуляеву! — закричал форум. — Докажем ещё раз, что гений и злодейство совместимы! Гениально!
— Тише! — предупредила Елена. — Что вы на всю Москву орёте?!
— И когда на нашем дворе появится мемориальная доска: 'В этом дворе прыгал в высоту чемпион мира по прыжкам в высоту!' — пусть Ларионов не забудет, кому он всем этим обязан! — гордо сказала Надежда. — Он же к тому времени будет у нас несгибаемым и незазнаваемым атлетом!
— Вот именно, — подхватила Светлана Мухина, — и пусть он всегда вспоминает тех, кто выработал в нём на всю жизнь иммунитет от аморального поведения!
Тарас вскочил на ящик:
— Выплыл бред, словно судно, полыхнул, как пожар…
— Верю, ибо абсурдно, — некто древний сказал! — подхватил хор голосов.
— Ура! Качать Фокину! Качать Гуляеву! — снова зашумел форум.
В судейскую беседку как ни в чём не бывало вошла Татьяна и заняла своё место.
— Ой, что будет! Что будет! Что будет! — схватилась она руками за голову.
Лена покосилась на неё. А Тарас громко произнёс:
— Минуточку, все! Может быть, лучше сначала получить разрешение на эту самую безумную идею от Денисенко?
— Денисенко? — переспросил Цветков. — Кто такой? Почему не знаю?
— Денисенко — тренер Ларионова, — пояснил Тарас.
— Денисенко болен, раз! — отпарировала Гуляева предложение Тараса. — Его нельзя расстраивать, два!.. И потом, что общего между разумными идеями тренировок Денисенко и нашей затеей?!
— Пожалуй, ты права, — согласился Тарас. — Найти что-нибудь общее невозможно. Тогда, может быть, посоветуемся всё-таки с какими-нибудь работниками физкультуры? — неуверенно предложил Тарас.
— У них тоже всё разумно, — сказала Надежда.
— Тогда, может быть… — продолжал Тарас.
— Слушай, Тарас, — отчеканила Елена, — ты что, не знаешь этих взрослых — они всё превращают в таблицу умножения и в таблицу уважения. Им важно, чтобы дважды два всегда было не больше и не меньше четырёх, а нам сейчас нужны не советы, нам нужно, нам необходимо, нам позарез требуется 'у-р-
