Такой Лену и увидел Алексей. Напуганные исчезновением девушки, они с Рогдаем бросились на ее поиски. Прижав собаку к себе, Алексей присел за большим валуном, не в силах упустить представшее перед ним зрелище. Только сейчас он понял, что впервые видит ее обнаженной при свете дня. Лена стояла к нему спиной. Его ладони помнили изящные изгибы ее тела, узкую талию и стройные высокие бедра. Теперь он смог убедиться воочию, что ночные сумерки скрывали от него прекрасное молодое тело, подобное которому ему еще не приходилось видеть. Она грациозно переступала на камнях длинными стройными ногами, маленькие ягодицы слегка подрагивали от ее движений. Лена стояла, подставив лицо теплым лучам. Не меняя позы, она сделала пару шажков и повернулась.
Алексей тихо застонал, словно от мучительной боли, и уткнулся лицом в густую собачью шерсть. Рогдай недоуменно косил на него карим глазом: почему его не пускают к хозяйке? Алексей с трудом сдерживал себя. Он ощущал непреодолимый стыд оттого, что подглядывает за женщиной. Но выйти из укрытия было равнозначно смерти. Только-только наладились их отношения, и обнаружить себя означало порвать их навсегда. В этом он не сомневался, но и не смотреть не мог. Глухая боль сжала поясницу, растеклась по ногам. Но прекрасное видение продолжало мучить его. Упругая грудь, плоский живот, стройные ноги: юное тело требовало мужской ласки, страстных объятий и необузданных поцелуев, а он, как ни желал того, не посмел поднять головы из своего укрытия. Лена провела руками по груди и бедрам, стряхивая остатки влаги. Она, сама того не сознавая, манила и дразнила его, и Алексей прихватил зубами ладонь, чтобы боль смогла привести его в чувство. Тем временем Лена нагнулась и потянулась за одеждой. Лучше бы она не делала этого! Алексей точно наяву ощутил трепетное, податливое тело, восхитительно упругое, ждущее откровенных и бесстыдных ласк... Но в это время Рогдай с визгом вырвался из его внезапно ослабевших рук и бросился навстречу уже успевшей одеться хозяйке.
– Ах ты, негодник, все-таки выследил меня, – пожурила его Лена, – нет от тебя спасения!
Девушка и пес прошли мимо. Алексей, отсиживаясь за камнем, еще минут пять не мог прийти в себя. Нет, с него хватит! Кажется, сегодня ему придется спать на свежем воздухе. Еще одну ночь рядом с ней он не выдержит...
В лагере Лена встретила его подозрительным взглядом: отец сказал, что Ковалев отправился на ее поиски вместе с Рогдаем. Но безмятежное выражение лица Алексея, а главное, его появление с противоположной от места купания стороны успокоили Лену.
Лошади паслись на небольшой поляне, густо покрытой молодой зеленью. После обеда решили передохнуть часок. Если верить карте, до прииска оставалось километров пять-шесть пути вдоль полотна старой узкоколейки. Так что ночевать они намеревались в поселке.
Мужчины, захватив удочки, спустились к реке. За час наловили более полусотни крупных хариусов. Бережно уложили их в котелок, пересыпали солью.
– К вечеру уже попробуем царской рыбки, – пообещал Алексей.
Пока мужчины рыбачили, Лена достала блокнот, записала события минувшего и сегодняшнего дней, старательно избегая изложения бесед с Алексеем. Их отношения внешне выглядели вполне дружескими, но она постоянно испытывала нервозность и тревогу. Вдруг среди гальки блеснуло что-то синее – маленький потускневший кусочек изоляции, неизвестно кем и когда занесенный в эти безлюдные места.
И сразу же память вернула ее в то жуткое утро: черное от ожогов, безумное от боли лицо Абсолюта вновь встало у нее перед глазами. Она обхватила голову руками: не может быть, чтобы она ошиблась! Слишком уж яркая и запоминающаяся вещица, втоптанная в грязь, лежала рядом с головой старика. Но куда она могла исчезнуть? Кому понадобилась? Неужели кто-то побывал там сразу же после них? А если убийца старика таился где-то поблизости? Чувствовала же она чей-то пристальный взгляд, и Рогдай вел себя странно...
Лена напряглась, какое-то неясное воспоминание возникло вдруг в ее сознании, слишком расплывчатое и ускользающее. Где-то она уже видела этот брелок – мельком, краем глаза, успев зафиксировать лишь его необыкновенную яркость. Принялась перебирать всех знакомых, но память, расщедрившись на подсказку, не спешила полностью открывать завесы тайны. Голова заболела от напряжения, вполне возможно, что у нее проснулась так называемая «ложная память» и на самом деле до этого она ничего подобного не видела. Лена тяжело вздохнула: свой долг она исполнила, о брелоке рассказала. Теперь уже дело милиции искать преступников, замучивших старика.
Солнце тем временем перевалило зенит, и караван снова стал отмерять километры, теперь уже последние. Высокие белые тучи вдруг налились синевой, опустились ниже, сдавливая горизонт и угрожая проливным дождем. Быстрым шагом люди двигались по неширокому распадку.
Он густо порос ивняком, только в самом центре белела дорожка, на диво ровная, каменистая, с пологими закруглениями, слегка приподнятая над днищем ущелья. Это было старое полотно узкоколейки. Когда-то ее построили заключенные, те самые «кулаки», «шпионы западных разведок», «троцкисты» и прочие жертвы сталинской молотилки, скрепили насыпь своими кровью и потом, и узкоколейка семьдесят лет покоилась на их костях, но сейчас пришла в полную негодность. За сорок с лишним лет после закрытия прииска шпалы превратились в труху, проржавели насквозь рельсы, и осталась только насыпь – творение рук зэковских. Более двух десятков лет возили по ней в отвал отработанную и пустую породу. Бегал здесь смешной паровозик, он тонко гудел на поворотах, обдавая жидким паром кусты, распугивая зверей. Много породы он вывез в отвал...
Но пришли другие времена, исчерпала себя золотоносная жила, вывезли заключенных, и стала ненужной таежная узкоколейка. А природа поспешила залечивать раны. Распадок покрылся дикой тайгой, нетронутыми остались только три приметы: гнилые пни по склонам гор вместо вырубленных пихтачей, заросшая дурным кустарником дорожка вдоль насыпи с едва заметными следами от сгнивших шпал да скелеты трех чугунных монстров, застрявших навечно в чаще кедровой поросли. То были остовы паровозика и двух локомобилей, в топках которых сгорели тысячи кубометров леса.
Тем временем начал сыпаться дождь. Крупные капли с шипением ударяли о листья; шорох нарастал, замолкли птицы, отдалился гул реки. Деревья намокли, ветки их обвисли, а облака опустились, почти легли на плечи гор.
Впереди что-то забелело, и путешественники с облегчением вздохнули. Наконец показались дома покинутого поселка. Сзади ворчливо прокатился гром. И когда затих, полило сильней, теперь уже не каплями, а прямыми, как струны, струями. Все загудело, слитный шум покрыл другие звуки, даже чавканье сапог по грязи.
Рогдай не выдержал, помчался вперед, тем более что до поселка осталось чуть больше километра пути. Лена и ее спутники укрылись плащ-палатками и почти бежали за лошадьми, которые без понукания перешли на легкую рысь.
Гроза разошлась не на шутку. Гром догнал путников и теперь густо и басовито раскалывал облачное небо над головой. Молний за тучами не разглядеть, только на мгновение будто включат там свет и тут же гасят, а грохот сваливается вслед за вспышкой и подхлестывает, подгоняет дождь.
К тому моменту, когда люди и лошади достигли первого строения, вода лила с них потоками. К счастью, дом, сложенный из стволов огромных деревьев, мало подвергся разрушению; крыша не протекала, а в некоторых окнах сохранились стекла. Но самым ценным было то, что внутри его совсем не пострадали от времени полы, печь не развалилась, и, когда они попробовали ее затопить – о чудо! – она разгорелась, предварительно хорошенько задымив комнаты.
Дождь, по своему обыкновению, прекратился так же неожиданно, как и начался. Густые лопухи и заросли молодой крапивы, захватившие все пространство вокруг, ясно давали понять, что они здесь полновластные хозяева. Капли дождя покрывали каждую травинку, лист, цветок. И речи не могло быть о том, чтобы пройтись по поселковой улице. Любой безобидный кустик в одно мгновение грозил превратиться в водопад ледяных брызг.
Лена вымела пол пучком влажной травы, отмыла лавки под окнами и стол, разложила на нем посуду. Печь хоть немного и дымила, но каша на ней сварилась быстрее, чем на костре. Лена оставила ее допревать на краешке плиты, и принялась заваривать чай. По дороге она сорвала несколько веточек черной смородины и малины, чтобы придать чаю лесной вкус и аромат.
Покончив с делами, она вышла на крыльцо. Мужчины расседлали лошадей, и Алексей, насухо протерев
