очистить его. Ксения покосилась на Максима, но ничего не сказала.
– Послушай, – наконец с трудом произнес Богуш и отвел ее руку от своего лица, – как ты здесь оказалась?
– Привет, дорогой! – Она криво усмехнулась. – Или ты не знаешь, где следует находиться мелкой воровке?
– Прости. – Он взял ее за руку. – Мне очень хотелось тебя найти. В горячке я не нашел другого способа объявить тебя в розыск. К тому же, согласись, ты поступила со мной не лучшим образом. Зачем сбежала? Я ведь не собирался навязываться.
– Потому и сбежала, – вздохнула Ксения и высвободила руку, – чтобы не успел ко мне привязаться. – Она едва заметно усмехнулась. – По правде говоря, я только этого и испугалась... – Она оглянулась. – Я не понимаю, что там происходит...
И вдруг их словно подняло на качелях и несколько раз ощутимо качнуло из стороны в сторону. И вновь этот гул, протяжный, басовитый, слился со звуком взрыва, прогрохотавшего совсем близко.
– Идиоты! – схватился за голову Максим. – Они лупят по городу, и им плевать на землетрясение!
– Землетрясение! – прошептала побелевшими губами Ксения. – То-то я смотрю, что на взрывную волну это не похоже...
Словно в ответ на ее слова, сильнейший подземный толчок заставил их ухватиться друг за друга. На улице послышались отчаянные крики, дико заржала лошадь, залаяли собаки.
Вслед за подземным толчком новый снаряд разорвался неподалеку, и почти сразу еще несколько. Едкий дым заполнил камеру. Ксения закашлялась, и Максим посоветовал ей прикрыть рот краем футболки.
Затем попытался встать на ноги и тут же очутился на полу, то ли от слабости, то ли от нового толчка. Ксения схватила его за руку и притянула к себе. Некоторое время они молчали, думая об одном: что делать, если снаряд угодит в здание или если оно развалится от участившихся подземных толчков... Конечно, если сами останутся живы.
Следующая серия взрывов и толчков разметала их по разным углам каменного мешка. Максим почувствовал себя мышью в барабане – он был оглушен, и звуки некоторое время доносились до него, словно через толстый-толстый слой ваты. Он с трудом встал на ноги, очумело помотал головой и прислонился к стене. Ксения застонала и села, обхватив голову руками. Максим заметил тонкую струйку крови, бежавшую по ее щеке. Он бросился к ней со всех ног. И когда опустился рядом с ней на колени и обнял ее дрожащие плечи, спину его покрывал липкий пот, а ноги дрожали.
– Максим. – Она обхватила его руками и прильнула к нему. – Максимушка! Мы сейчас умрем?
И он нашел губами ее рот и принялся жадно целовать, не замечая, что с потолка сыплется сухая штукатурка, а противоположную стену прошил зигзаг широкой трещины. Наконец Максим оторвался от нее и заметил еще одну трещину, прямо над головой Ксении. Он мягко отстранил ее от себя и толкнул стену рукой. Затем навалился на нее плечом. Но стена устояла.
Максим огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годился – с ним можно было атаковать человека, но не стену. Ксения тронула его за руку.
– У меня в камере есть кровать. Давай попробуем ее разобрать.
То, что она назвала кроватью, представляло собой металлический каркас с сеткой из железных реек, чтобы не проваливался матрац, который валялся тут же, на полу, под обрушившейся перегородкой между камерами. Минут через двадцать узники имели целый набор инструментов: два примитивных лома, два скребка из обломка железной рейки и еще какие-то железяки.
Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, Максим опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент.
Ксения трудилась рядом. Максим то и дело поглядывал на нее, втайне удивляясь ее таланту оставаться красивой и уверенной в себе женщиной даже в этой грязи, с закопченным лицом, с перечеркнувшей щеку засохшей струйкой крови. Кажется, именно встреча с ним позволила ей избавиться от страха, подумал он с некоторой долей самодовольства. И, поймав ее взгляд, задохнулся вдруг от понимания, что не позволит ей вновь исчезнуть из его жизни, даже под страхом смертной казни.
Артур Ташковский удивлялся самому себе. Несмотря ни на что, всю свою жизнь он жил как законопослушный гражданин. И никогда не задумывался, как поступать, если вдруг попадешь в беду.
Настигавшие его до недавнего времени беды по сравнению с пытками и возможностью получить пулю в лоб и бедами-то смешно называть – так, мелкие неприятности.
И хотя Артур уже сам начинал верить в образ мужественного и независимого мужчины, который создали ему за большие деньги и с подачи его литературного агента журналисты, в глубине души он понимал, что это полнейшая туфта, и ему даже хотелось проверить, что же он представляет собой на самом деле. В то же время он страшился, что все его тайные сомнения в себе окажутся правдой, и радовался, что возможность испытать себя по-настоящему не появляется.
Презрение, которое не пытался скрыть от него Богуш, задело Артура за живое. Он чувствовал непомерный стыд оттого, что пытался украсть машину у людей, которые оказались вместе с ним в безвыходной ситуации, но повели себя достойно и не запаниковали.
И когда испытания все же наступили, он расправил плечи и послал Нураева к черту. Сейчас, лежа на кровати, он слушал, как за стенами тюрьмы творится нечто, похожее на ад, и с удивлением думал о том, что ничего не боится. Даже умереть... Потому что самое страшное – дикую боль и унижение – он уже пережил. И еще он чувствовал гордость за то, что смог найти в себе силы и плюнуть в лицо Нураеву прежде, чем потерял сознание.
Когда он наконец пришел в себя, то обнаружил, что лежит в чистой постели с забинтованными руками. Ташковский не знал, что произошло, и не понимал, почему не может встать. Он сделал несколько попыток приподняться, но неудачно, и сосредоточился на том новом ощущении, которое испытывал впервые в жизни. Прошло совсем немного времени с того момента, как он понял, что должен избавиться от образа бесстрашного рыцаря, работающего на потребу толпы.
– Господи, теперь я никогда не буду бояться, – шептал он разбитыми губами и свято в это верил.
Ведь он пережил такое, что и в дурном сне не может присниться. А он, Артур Ташковский, не только это пережил, но и остался человеком и впервые понял, что по-настоящему собой гордится...
Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался – не смог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вернулся к нему вместе с мыслью о том, что бетонный потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд уничтожит только что обретенное им мужество.
Отверстие, которое они с таким трудом слегка расширили, было слишком узким даже для Ксении.
Максим отступил от стены, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и только теперь осознал, что интенсивный обстрел бывшего здания КГБ и подземные толчки прекратились почти одновременно.
И хотя стрельба продолжалась, она передвинулась дальше, в северную часть города.
Он посмотрел на Ксению. Прикрыв глаза, она отдыхала, привалившись к стене. Волосы покрывал густой слой пыли вперемешку с цементом. Руки – грязные, с обломанными ногтями, все в царапинах и ссадинах. Максим понимал, чт? она сейчас испытывает. Его пальцы тоже кровоточили и болели, словно по ним прошлись крупным наждаком. И еще оба умирали от жажды. Ксения то и дело проводила языком по пересохшим губам, и сердце Максима болезненно сжалось. Всего несколько часов назад он ни о чем другом и не помышлял, как примерно наказать ее, заставить страдать не меньше, чем он, когда обнаружил, что его провели, как сопливого мальчишку. Но все обиды словно ветром сдуло, стоило увидеть ее лицо, склонившееся к нему, услышать ее голос...
Ксения открыла глаза и улыбнулась Максиму. Он улыбнулся в ответ и, вставив самодельный лом в проделанную ими дыру, повернул его. Кладка слегка подалась. Ксения встала рядом, и теперь они уже вдвоем принялись за работу, используя ломы как рычаг. Что-то должно было сломаться – лом, стена, а может, и они сами. Максим надеялся, что первой все-таки не устоит стена.
Металлическая труба от кровати стала сгибаться, но Максим продолжал давить. Внезапно раздался скрежет, что-то рухнуло, и Ксения, а следом за ней Максим очутились на полу. Клубы пыли поднялись в
