– Что-нибудь еще?
– Нет, то есть да, чуть не забыл: умерла Дженис Джоплин, заберите у Давида магнитолу, пока он не узнал.
– В самом деле?
– Да, здесь на улицах творится что-то невообразимое, так что Санди лучше не знать, черт знает, что он может выкинуть!
– Отчего она умерла?
– Не знаю, похоже, хватила лишку, здесь все вокруг заливаются слезами и рвут на себе одежду.
– Послушайте, дон Сантос, вы знаете о митинге?
– Ах, каброн, уже состоялся? Я совсем упустил из виду…
– Да, совсем недавно
– И как прошло?
– Говорят, в Кульякане такого большого числа участников не помнят, плюс еще перестрелка.
– Даже перестрелка была?
– Еще какая, по дороге к Угарте – здание Биржи, если помните, находится рядом с собором – я сам видел, как студенты требовали выпустить на свободу Давида Валенсуэлу и других заключенных: Пеньюэласа, Чуко Салидо, Бакасегуа Буйчимеа и еще многих; надписи на транспарантах осуждал и убийство Грегорио Палафокса Валенсуэлы.
– Значит, побывали в самой гуще событий! Думаешь, это сильно навредит? Губернатор заупрямится?
– Ни в коем случае!
– Не узнавал, родители Чато ходили на митинг?
– Нет, не узнавал, надеюсь, что нет, сеньоре и так горя хватило!
– Здесь по новостям ничего не сообщали.
– Местные газеты тоже не напечатали никаких репортажей, но дело дошло до применения слезоточивого газа и, говорят, большого числа раненых с обеих сторон.
– Наверняка «драконы» постарались!
– Я слышал, убили по меньшей мере четырех и сорок восемь ранили, из них вроде бы шестнадцать в голову.
– Вот черти, до чего же народ горячий, неужели нельзя обойтись без драки, а просто собраться всем вместе и сделать общий перекур? Можно же все мирно обсудить – вот так, к примеру: «Генерал, вы где достаете травку?» – «Мне присылают из Бадирагуато!» – «Вам везет!» – «А вы где?» – «А нам приносят прямо в университет!» Неплохо, правда?
– Несбыточная мечта!
– Такое общение могло бы решить все; наши проблемы без всякого насилия, как подобает вести себя порядочным людям.
– Что-нибудь еще, дон Сантос?
– Нет, это все, конец связи!
24
Ему с детства внушали, что мужчины не плачут, но Давид даже не пытался остановиться, только закурил сигарету и, подвывая, продолжил оплакивать Дженис.
«Уймешься ты наконец?» – «А ты когда-нибудь замолчишь? Мне хотелось бы хоть несколько дней провести в безмолвии, переживая боль утраты». – «Прости». – «я хочу на тот пляж, где развеяли ее прах». – «В первую очередь надо отомстить». – «Нет, сначала на тот пляж!» – «Ты забыл, что Сидронио должен умереть?» – «Пусть умирает, когда наступит его очередь». – «Ты, видать, совсем голову потерял, подумай хотя бы о матери, о сестрах! Вряд ли они согласились бы сейчас с тобой!» – «По радио сказали, что церемония погребения носила частный характер, в ней участвовали только родственники и друзья – а как же я? Разве я не имел права присутствовать?» – «Конечно, нет, ты для нее ничего не значил, ты был всего лишь ее любовником на восемь минут».
В ту ночь Давид решил не ложиться спать в целях обеспечения своей безопасности. После смерти Дженис ему стало незачем ехать в Лос-Анджелес, зато теперь он хотел как можно скорее очутиться там, где был развеян ее прах. В девять часов камеры запирались снаружи на толстые металлические засовы, за исключением тех, что находились в единоличном распоряжении немногих избранных заключенных вроде Давида, чьи привилегии оплачивались особой мздой. Он запер свою дверь на внутреннюю задвижку и приготовился ждать наступления утра, прислушиваясь к шороху крыс, звукам из соседних камер и отбиваясь от назойливых комаров. Едва Давид закрыл дверь, воображение сыграло с ним шутку; ему померещилось, что на кровати сидит живой и здоровый Рапидо, уплетает суп и повторяет сказанные накануне слова: «Вот здорово, дон Санди! И как только вы сумели так ловко залепить камнем этому развратнику Рохелио, по всей округе молва идет, я слышал разговоры и в Ла-Петаке, и в Пальмарито, и в Мехикали; даже в Эль-Верхеле рассказывали, что какой-то парень убил другого, метнув ему в голову камень. И надо же, где привелось с вами свидеться! Сами знаете, как у нас принято убивать – либо ножичком прирежешь, либо из пистолета или автомата подстрелишь, в общем, что под руку попадется, но вот с расстояния камнем – это высший пилотаж! Не хотите супчику откушать? И тортильяс стынут зря…»
Давида снедала тревога. Откуда наплывает столько тумана? «На мой взгляд, этого каброна отравили, – сказал начальник тюремной охраны. – Смотри, как рожу раздуло! – Настал и его черед! – Чем, интересно, его накормили?» Давиду вспомнилось посещение Карлоты Амалии; яркая луна плыла по небосводу, и ее свет проливался в камеру сквозь окошки в стене со стороны двора. Точно такая же сияла в ту далекую ночь, когда Карлота Амалия пригласила его танцевать, прекрасно понимая, что Давид не сможет отказать ей.
«Конечно, я готовлю не так, как твоя мама», – сказала она. Почему она так настаивала, чтобы я выбросил рагу? Кажется, ясно. Сейчас вопрос в том, будет ли Сидронио уважать договоренность с Чоло? Его раздражает то, что в сьерре все проблемы решаются заведенным способом и некоторые соглашения трудно выполнять. Но ведь его отца не убивали! Теперь Давиду хотелось, чтобы договоренность Сидронио с Чоло оставалась в силе.
«Ты должен отомстить!» – твердила его бессмертная часть. «Оставь меня в покое, я сыт по горло твоими советами, от тебя только лишние заботы!» – Давид опять почувствовал себя одиноким и всеми забытым.
Несмотря на предостережения Чоло, Давид остался без охраны. Он понял, что в эту ночь ему придется выкручиваться самому, достал из кастрюли с фасолью револьвер «смит-вессон», напряг память, вспоминая уроки Чато, положил оружие со взведенным курком в пределах вытянутой руки и стал ждать. Поскольку Сидронио находился всего в нескольких метрах, ночь предстояла бессонная Пусть канадские утки спят, а Давиду никто не помещает приехать на пляж Дженис! Если адвокат не соврал, завтра он навсегда покинет эту крысиную нору. Уже поздней ночью Давиду захотелось похлебать рыбного бульона и обсосать косточки, а еще увидеть, как Ребека танцует на носу «броненосца Потемкина».
«Луна во всем своем великолепии, мой песик. – И свежий бриз шевелит ее блузку. – Не хочешь отведать мачаки из креветок?» Как только Давид выйдет из тюрьмы, сразу зайдет домой к дяде с тетей за своим паспортом, адвокат купит ему билет до Лос-Анджелеса, и – айда на пляж Дженис!
Из чьей-то камеры донесся хохот – «За что купил, за то и продаю!» – кто-то разразился матерной бранью, где-то звучно испустили кишечные газы. Те, кто мог оплатить присутствие своих половых партнеров – женщин или педерастов, – развлекались вместе с ними, остальные наведывались в два барака, где велась торговля человеческой плотью. Ночь текла в этих тюремных звуках, и чем дальше, тем больше леденела от страха душа Давида.
«Мне нельзя спать, надо терпеть, через несколько часов меня выпустят на свободу!» – «Ты упускаешь драгоценную возможность, будешь жалеть об этом всю свою проклятую жизнь, вот увидишь!» – «А вдруг он меня опередит, я не хочу умирать!» – «Смерть наступает быстро и безболезненно». – «А с тобой ничего не будет?» – «Нет, это же не самоубийство; к счастью, после тебя меня ждет вечный покой».
Давид не смыкал глаз, даже когда стихли все звуки, а потом еще несколько часов. Поэтому сразу услышал приближающиеся шаги, вверил себя божьей воле и стал ждать: что бы ни случилось, это произойдет очень скоро.
