Когда осенью ограбили контору СМУ, было много шума, масса всяких толков и пересудов. Очень популярна была поначалу версия — это кто-то из своих. Если бы спросили Аркадия, кто из своих мог бы это сделать, он мог бы назвать только портновских парней. Но без Игоря. Игорь казался ему умнее, интереснее, просто сложнее, наконец, для банального взлома.
Не хотел верить. И не поверил бы, наверное, если бы вдруг не подумал о себе. А я — все же в полном порядке, и дом, и работа, и перспектива. Чего бы надо?
Немченко на одной догадке остановиться уже не мог: если это был действительно Ушков, то кто еще с ним? И начал вычислять. И вычислил, конечно. А на именинах уверился окончательно, тут уже и вопросов не было они это, именно они.
Сегодняшний визит милиции в контору СМУ был сигналом опасности.
Найдут этих идиотов. Чуть раньше, чуть позже, но найдут. И что тогда станет с ним, с Аркадием Алексеевичем Немченко, уважаемым человеком? Игорь Ушков на следствии, конечно, выложит все, что знает. В том числе и о конвертах начальнику участка. Это до пятнадцати лет. Сумма почти за год набежала приличная, а статья там беспощадная.
Вот и сидел, томился в своем вагончике Аркадий. Что делать? Что? Позвать Игоря и сказать открытым текстом я знать ничего не знаю, а ты забирай своих корешей и вали отсюда сейчас же, пока цел. Он все поймет. Но если они на взлом решились, что им стоит и дальше покатиться? Тут уже пахнет не тюрьмой… А если просто смоются, все равно их поймают. И этот разговор тогда еще усугубит ситуацию.
Просто сидеть и ждать? Но заловят же их — и скоро. Конечно, не мог Игорь про конверты не знать, не мог он у Валечки — мозг, не пойдет сам Портнов конверт подкидывать. Игорь, наверное, и носил. И уж даты записывал и суммы — факт.
Из-за жадных и глупых дураков рушится вся жизнь!
Вот так и на трассе: едешь себе тихонько, все правила соблюдаешь, дистанцию держишь, вроде все в порядке, но откуда ни возьмись вылетает кретин на четырех колесах — и все! Вот такие сволочи вывернули сейчас на Аркадия, и отвернуть некуда.
Была мыслишка: сообщить. Так, мол, и так, точных данных нет, но есть кое-какие наблюдения, прошу проверить. Эту мыслишку Немченко отогнал без колебаний. Сам себе веревочку намылишь и табурет принесешь. Проверят, установят. А тут им эти олухи все и вывалят. Даже если учтут по мощь следствию, скостят пару лет, так окажется их не пятнадцать, а двадцать или десять. Один черт. Отпустить все равно не отпустят. Нет, не выход это, не выход…
И оставалось одно только. Уходить самому, и мгновенно. Единственная надежда на то, что найдут их не сразу — пару месяцев провозятся. А то и полгода. Через пару месяцев, если сейчас же уйти и с глаз скрыться, могут и не вспомнить про конверты. Мало ли что было — к самому взлому это отношения не имеет. На глазах же, конечно, выплывет…
Самое удобное время для ухода — сейчас, теперь же. Все поймут — обиделся Вотяков его разнес публично и ни за что — это всем ясно. Оскорблен и подал заявление. Кто-то похихикает над таким чувствительным строителем, кто-то посочувствует но причину поймут все. Самое удобное время.
Аркадий принял решение. Конечно, это надо еще Аллочке объяснять, тестю доказывать, надо еще дома поссориться, уехать в Тмутаракань года на два, но только так. И никому ни слова. Инсценировать все до последней точки.
Провожаемый взглядами строителей, начальник участка, высокий, худощавый, аккуратный, пересек стройплощадку, подошел к своим “Жигулям”, тщательно почистил туфли, стряхивая с них пыль и песок, открыл дверцу машины и сел, поддернув складку на брюках. К машине подбежал Быков, начал что-то пылко доказывать, но Немченко перебил его:
— Потом. Если будут искать, я в тресте…
5
Вот уж чего не ожидал Малинин в этом деле — быстрого, почти мгновенного первого успеха. Павел Николаевич был убежден, что первые искорки засветятся не скоро. А уж следующим поводом для удивления был автор открытия — Пронько. Лет пять назад — еще лейтенантом — Пронько проходит стажировку в областном управлении. Малинин как раз ею и руководил тогда. По воспоминаниям Малинина, было в момент стажировки лейтенанту Пронько лет двадцать пять или двадцать семь. Значит, теперь ему немногим за тридцать. Но старший лейтенант Пронько был, что называется, солидным мужчиной… Тридцать ему, сорок или сорок пять — не имело значения. Следующий этап у таких людей — стареющий мужчина. Потом — старик. Широкоплечий, основательный, с косой прядкой, свисающей на лоб, был Пронько как бы символом надежности, стабильности в мире. Малинин слышал от кого то, что у старшего лейтенанта в Шиловске жена учительница и двое детей, но и без слуха этого было ясно, что у Пронько крепкий и добрый дом, где хозяина любят и побаиваются.
Сейчас Пронько привычным движением откинул со лба прядь волос, провел пятерней по сероватым кудрям и снова уставился на майора.
— Ну что ж, поехали?
Они подъехали к конторе СМУ в седьмом часу вечера, завхоз, предупрежденный начальником СМУ, уже ждал их в дверях. Пронько ринулся было вперед, но Малинин окликнул старшего лейтенанта втроем они неспешно обошли помещения. Постояли у злополучного окна, выбитого грабителями в ту ночь, а теперь снабженного еще и солидной металлической решеткой, посмотрели на новенькую сигнализацию — тогда бы ее, полгода назад… И только после этого Малинин словно нехотя спросил у завхоза:
— У вас тут есть ход на чердак?
Завхоз, невысокий, суетливый мужчина, лицо и шея которого были усыпаны мелкими бусинками пота, торопливо повел милицию показывать.
Шесть ступенек, лесенка металлическая, здоровенный замок на скобе. Малинин осмотрел замок, потом по вернулся к завхозу:
— Ключи?
Ключей у завхоза не оказалось. Ключи висели на доске в подсобке, завхоз сбегал, принес связку, отделил темный крупный ключ, подал майору.
Малинин снова осмотрел скобу замка.
— Никто сюда не ходит, — вполголоса пояснил Пронько. — Они это на замке постоянно держат, только для инспектора пожарной охраны в сентябре открывали. И все.
Завхоз притащил еще большой фонарь с закопченным стеклом, без слова понял взгляд старшего лейтенанта, снова ушел, вернулся с газетой, протер стекло.
На чердаке было пусто, пыльно, пахло мышами. Малинин осмотрел пол — никаких особых следов он найти не надеялся, но надо было оглядеться, раз уж поднялись сюда. Пронько же опустился на корточки, присел, порылся рукой в черной гари, плотно устилающей доски чердака. Малинин вопросительно глянул на старшего лейтенанта. Тот протянул ему грязную раскрытую ладонь, посветил на руку.
— Не понимаю, — сказал майор.
— Просо, — ответил Пронько и снова присел. Малинин присел рядом. Теперь он различал между черных пятнышек гари продолговатые ядрышки зерен.
— Ну и что? — спросил Павел Николаевич.
— Да одно к одному, — тихо ответил Пронько. — Это они тут шерудили… Наши, в общем… Те же, что и в колхозе.
Малинин внимательно следил за Пронько. Движения старшего лейтенанта были вольны, неспешны, плавны, струйки черной земли вперемешку с гарью и пылью так покорно стекали между его пальцами, словно это не сотрудник милиции отыскивает следы преступников, а хлебороб цедит руками землю, перебирая по крупинкам свои надежды.
— Ну, конечно, — сказал Пронько. — К порогу — больше.
— Объясни же наконец, — Малинин выпрямился и стукнулся головой о настил чердака.
