— Осторожно, товарищ майор, низко тут, — запоздало предупредил Пронько. — А веник у них еще новый был… С нового не так падает.
— Ты можешь говорить толком? — Малинин опустился на корточки рядом со старшим лейтенантом.
— Ну, вы же знаете, — Пронько внимательно процеживал землю, — у нас в колхозе они через чердак забрались. Вошли через библиотеку, на чердаке пересидели, а потом спустились в контору. Вот я и решил, что надо и тут чердак посмотреть.
— Все смотрели. И Кондратенко смотрел, и мы смотрели.
— А шлицы на шурупах блестят. Вы ж видели.
— Видел.
— Отверткой крутили. Вывинчивали шурупы. Вот я и подумал.
— Ну, хорошо, шурупы кто-то трогал — это факт. А почему — наши? Мало ли кто мог их крутить?
— А завхоз сказал, что тут никто не лазит. А шурупы шевеленные. Вот я и подумал, что надо просо поискать.
Малинин рассмеялся. Это напоминало сказку про белого бычка.
— Я ж тебя об этом и спрашиваю: при чем тут просо?
— В колхозе на чердаке тоже никаких следов не было. Замели они следы, веничком замели. А веник с собой принесли и с собой забрали. Я там пошукал, и вот, — Пронько кивнул на бумажный пакетик, лежащий на полу рядом, — собрал. А тут подумал, если они были, то могли и тут заметать. Надо просо искать. — И в подтверждение Пронько подсунул Малинину широкую корявую свою ладонь с маленькими потемневшими зернами.
— Понял наконец, — сказал майор. — Ты эти зернышки собери отдельно. Экспертизе пригодятся.
— А у меня конверт есть, — спокойно сказал Пронько. — Там-то конверта не было, а тут я уж прихватил.
— Погоди, — майор сам не заметил, как начал говорить Пронько “ты”, — а почему это просо у вас в протоколе не отражено?
— А я его потом собрал. На всякий случай. Когда узнал, что еду в Приморск. Могло ведь и не пригодиться.
— Пошли, — Малинин подтолкнул плечом сидящего рядом Пронько. Они выбрались к люку. Внизу томился в ожидании завхоз. Спустились, почистились, вышли к машине, попрощались, поехали.
— Ох и хитер же ты! — сказал, улыбаясь, Малинин.
— Это есть, — радостно согласился Пронько. — Мне и жена говорит — хитрый!
Восемь просяных зернышек нацедил на чердаке СМУ старший лейтенант Пронько. Восемь штук. Первый стык, первый поворот зрения. Они были тут, сидели на чердаке, заметали следы. Еще до решения экспертизы Малинин был убежден, что это так. В конце концов экспертиза может и не подтвердить тождественность зерен. Веник и другой могли взять, мало ли что — полгода прошло. Но были, сидели, подметали за собой. Что это значит?
Малинин молча смотрел в окно машины. Ах, Кондратенко, Кондратенко!.. Вот где ты прокололся…
Кондратенко посчитал, что взломщики пришли ночью, вышибли окно со двора, проникли внутрь стройконторы, втащили за собой аппарат, взломали дверь бухгалтерии, а затем уже занялись сейфом. По этой логике им просто нечего было делать на чердаке. Конечно, осматривали все помещения, но интересовались всерьез только окном и бухгалтерией. А уж историю с веником никто не мог предусмотреть…
Если предположить, что они и в первом, и во втором случае проникли в здание загодя, пересидели до ночи и только потом начинали действовать, то само собой отпадало представление о многоопытности и разнообразии методов этой группы. В колхозе они оглушили и связали сторожа. Здесь же сторожа просто не было. Никто не мог им помешать.
В управлении Малинин и Пронько провели вместе еще около часа.
— Сторожевал там Петро Демиденко, племянник нашего капитана Демиденко Ивана Никитича. Молодой еще, девятнадцать лет пареньку было, и хоть про покойников плохо не говорят, но такой был никчемный парнишка. Нет, честный хлопец, — сам себя поправил Пронько, — но ледачий, ужас! В общем, определили в сторожа, чтоб хоть какую копейку в дом приносил. А дом там… — Пронько запнулся, махнул рукой и выложил все: — Батько у него пьет, мать болеет, беда в доме. А теперь вот… Он в тот вечер два стакана вина с ребятами выпил, а потом пошел на службу. Пришел к шести, как положено, видели его. Позакрывал все, а потом, видно, лег на диванчик в приемной у председателя и заснул. Так и нашли его на том диванчике. Весь синий. Связали они его и еще по голове чем-то стукнули, но несильно — крови что и не было, врачи говорят — легкий удар, ссадина — кожу, значит, сорвало. А умер он, потому что задохнулся. Они ему рот заклеили пластырем — липкая такая лента. А в носу у него полипы. Это врач все говорил. Вот он и умер…
“Не было сторожа в стройконторе, — думал Малинин. — Не было. А на чердаке они сидели. И если так, то войти туда могли только днем, изнутри, где-то спрятались или сразу поднялись на чердак. Могли днем в конторе чужие люди забраться на чердак? Или это были свои? Свои, которые не знали бы, есть тут сторож или нет? Маловероятно. Предусмотрительные с веником, а про сторожа бы не знали? И сумму в кассе не знали бы? Или для них восемнадцать тысяч не были маленькими деньгами? Но тогда это не рецидивисты…”
— Александр Иванович, придется вам еще раз тщательно пройтись по СМУ. Особое внимание обратите на тех, кто уволился незадолго до взлома в стройконторе, на тех, кто ушел после него. А в общем, смотрите кадры. И в каждом сомнительном случае — сразу ко мне. Ясно?
Пронько поднялся. Он шел к двери, ступая тяжко, основательно. Туловище старшего лейтенанта Пронько бы то гораздо мощнее и длиннее, чем коротковатые толстые ноги, оттого за столом Пронько выглядел гораздо выше ростом…
Малинин вздохнул и придвинул к себе огромную гору папок, которую ему доставили еще со вчерашнего вечера. Предстояло осмотреть все это в поисках каких то зацепок, каких то следов — если группа и впрямь действовала в области и прежде, след должен был остаться…
Павел Николаевич сосредоточенно работал уже часа три когда внезапный стук заставил его поднять голову. Порыв ветра ворвался в кабинет, приоткрыл дверь и могуче шарахнул ею. Малинин бросился к окну. Солнце светило ярко, но там, за дальними крышами домов, где должно было синеть море — знакомый изгиб залива, там сейчас было совершенно черно. С моря надвигалась на город черная пелена.
— Дождались, — вслух сказал Малинии и полной грудью вдохнул жаркий, раскаленный воздух. На горизонте что то поблескивало, но еще так далеко что раскаты грома сюда не доносились.
Малинин вернулся к столу, несколько раз чиркнул пальцем, набирая знакомый номер:
— Валера? Скажи там по этажу — пусть окна поберегут. Гроза идет.
Туча уже навалилась на город, облегла его, стало гораздо темнее. Наступила тишина. Город словно застыл, не слышно было доносящихся сюда обычно уличных шумов, словно и там все оцепенело, прислушиваясь, напряженно ожидая. В тишине внезапно пахнуло зноем. И когда укатились его клубы, когда невмоготу уже было ждать — грянуло. Грохотом грома и ливня одновременно. Толстенные, свитые, как канаты, струи ударили по крышам, стенам, мостовым, смывая с них жар, делая их сразу тусклыми и темными, дымясь от соприкосновения с раскаленными камнями, шипя, струи и мгновенно возникшие ручьи били по липковатой пелене пота, по этой пленке многодневной жары, облепившей город. Через минуту бежали уже не ручьи — реки, а сверху все гремело и било, не ослабевая рокотало, поддавая ярости там, где, казалось, нечего уже добавить…
Малинин стоял у окна, крупные капли, отскакивая от жести подоконника, попадали в лицо Павлу Николаевичу, и он ловил с каким то непонятным ему облегчением эти мгновенные уколы. Наверху гремело и рокотало — уже не угрожающе, а сыто, удовлетворен но, и все лилось, лилось, словно в один час было разрешено и отпущено, полной мерой выдано все, что скопи лось за долгие дни жары…
Малинин сел в полупустой автобус — час “пик” уже кончился, а время вечернего отлива из города еще не начиналось, да и не начнется, наверное, сегодня — вряд ли кто-нибудь выберется с окраин в центр гулять после такого ливня… Прислонившись плечом к оконному стеклу, закрыв глаза, ехал Павел Николаевич
