вы об этом думаете?
– Думаю, что на современных фонарях вешать куда труднее, чем на старинных, – спокойно ответил Милов. – Они куда выше, да и конфигурация не располагает. Но традиции – великая вещь…
– Перестаньте! Как вы можете…
– Прикажете рвать на себе волосы? Третьего-то ведь не дано… Вам трудно это понять, Граве, ваша история не располагает к пониманию таких вещей. Но согласитесь: это не очень-то похоже на благородную борьбу за спасение природы, верно?
– Замолчите!
В молчании квартал скользил мимо за кварталом, лишь едва слышно сипел мощный мотор – машина была из дорогих.
«Карлуски мог себе позволить, – подумал Милов мельком. – И телефон, и комп, только на мои вопросы он все равно не ответит… Ага, вот эти не успели уехать», – механически отметил он, проехав мимо стоянки, на которой, аккуратно в своих прямоугольниках, на голых колесных дисках стояли скелеты двух сгоревших машин. На бампере одной из них чудом уцелел номер – не намурийский, но, похоже, французский. Было тихо и странно, как будто все, что произошло здесь, – и выбитые окна, и сожженные машины, и выкаченные кое-где на улицу и опрокинутые мусорные контейнеры, и еще несколько убитых людей, попавшихся на дороге, и две мертвые собаки даже, – все это было сотворено в полной тишине, в каком-то ритуальном молчании, глубочайшем безмолвии, хотя на самом деле было наверняка не так. И, если не считать того дворника, ни единой живой души, лишь из одного-другого окна чье-то лицо украдкой выглядывало – и тут же снова пряталось в неразличимости. Проехали мимо грузовика, на полной, похоже, скорости врезавшегося в столб, столб согнулся и теперь нависал над улицей, как до половины поднятый шлагбаум. Милов проехал под ним – и услышал, как снова где-то, не видно – где, раскатился взрыв, мощнее предыдущего, и медленно затих, но больше ничего не изменилось.
– Сейчас налево, – сказал Граве каким-то неживым голосом.
Повернули на большом перекрестке – тут пересекались два широких проспекта примерно одинаковой ширины и похожей застройки. Но тот, на который они свернули, был все же совершенно непохожим на первый: там была неподвижность, тут – движение.
Прежде всего машина нагнала шагавшую по проспекту группу человек в пятьдесят. Судя по пестроте одежды, то были добровольцы; хотя название это означало то же самое, что волонтеры, однако разница между теми и другими была разительной: эти хотя и старались выдерживать воинский строй, и маршировали с неподвижными, каменно-серьезными лицами, незнакомство их с военным делом ощущалось сразу: не было в их строю ни равнения, ни дистанции, большая половина их не была вооружена, прочие несли кое-как разнообразные устройства, из которых можно было, во всяком случае теоретически, стрелять, или которыми можно, казалось, колоть или рубить.
«Музей, да и только, – подумал Милов, – половина всего этого взорвется при первом же выстреле».
Колонна осталась позади, но, проехав еще метров двести, ездоки увидели и настоящих солдат. Проспект здесь расширялся, образуя как бы небольшую площадь, и сейчас посреди этой площади стоял танк, монументальный, словно памятник самому себе, живой в своей металлической мертвости, громко угрожающий в молчании, многотонный призрак, овеществленное «мементо мори», и единством противоположности с ним были солдаты – десятка два молодых и здоровых ребят, подтянутых и вместе вольно стоявших, или сидевших на зеленой броне, или прогуливавшихся подле танка, не выходя, однако, за пределы некоего не обозначенного, но, видимо, четко ощущавшегося ими круга. Они не держали автоматы наизготовку, наоборот, улыбались дружелюбно тем немногим людям, что молча стояли на тротуарах, как бы завороженные зрелищем боевой машины (есть для людей невоенных нечто странно-привлекательное во всем военном, какая-то тайна чудится им за необычным обликом по-своему прекрасных в своей жестокой целесообразности машин уничтожения, и они не могут просто пройти мимо, но невольно останавливаются, как бы надеясь, что разгадка этой тайны вдруг снизойдет на них); вдруг возникли на площади и две или три девушки – они всегда возникают, материализуясь из ничего, там, где появляются солдаты – наверное, сама солдатская мечта и материализует их…
На машину военные люди не обратили ни малейшего внимания, похоже было, что они и не собираются действовать, а стоят тут просто так: поставили – и стоят, и если едет машина, хотя бы и с помятым слегка передком – то и пусть проезжает, это не их, не солдатское дело. Милов плавно объехал площадь, повинуясь знаку «круговое движение»; для этого ему пришлось переехать валявшуюся на асфальте сорванную вывеску на фромском языке. Ева позади тихо застонала, Милов бросил взгляд в зеркальце – глаза ее были закрыты, нога, видимо, не успокаивалась.
– Теперь уже недалеко, – сказал Граве голосом, близким к нормальному. – Тут скоро будет небольшая улочка – направо…
Милов кивнул. Однако когда пришло время поворачивать, он резко затормозил. Там, куда надо было свернуть, шла драка, сражались две группы, с каждой стороны человек по двадцать, ни волонтеров, ни солдат среди них не было. Дрались безмолвно и жестоко, кто-то уже валялся на асфальте – трое или четверо, на них наступали ногами, о них спотыкались. Мелькали кулаки, палки, велосипедные цепи – впрочем, цепи, может быть, шли в дело и мотоциклетные. Но с противоположной стороны улицы уже приближалась бегом группа волонтеров – то ли чтобы влиться в побоище, но может быть, они хотели просто разнять драчунов.
– Это все фромы, – проворчал Граве. – Сводят счеты…
– С обеих сторон фромы? – уточнил Милов.
– Нет, я имел в виду, что напали, конечно, фромы – это их квартал. Как мы ни стараемся…
– Здесь нам вряд ли удастся проехать.
– Ничего, – сказал Граве, – можно и по следующей улице.
В следующую они свернули беспрепятственно. Было почти безлюдно, только навстречу шли трое: один впереди, двое за ним. У переднего руки были связаны за спиной, лицо в кровоподтеках, один глаз заплыл, на груди его висел на веревочке кусок картона или фанеры, на нем что-то было написано. Двое конвоиров- добровольцев были вооружены: один берданкой, другой обрезом, на боку второго висела старинная сабля, ножны чиркали по тротуару. Милов сбавил скорость. Ева открыла глаза, спустила ноги с заднего сиденья, стала садиться: решила, видимо, что приехали. Арестованный, увидев машину, вдруг кинулся к ней; тот, что был вооружен обрезом, не колеблясь, выстрелил. Промахнулся, но бежавший упал на колени – может быть, от страха подогнулись ноги, но выходило так, словно он на коленях умолял спасти его. Задние подбежали, стрелявший, передернув затвор, выстрелил еще раз, в упор.
