– Сограждане! Наш Первый гражданин напомнил вам, что минувшей ночью многие выступили против источников гибели. И обезвредили некоторые из них. Но не все! Успокаиваться рано: снова могут закипеть котлы с адским варевом, в воздух и воду снова извергнутся плоды дьявольской кухни! И еще не наказаны те, кто занимался и дальше готов заниматься этими человеконенавистническими делами – если мы не помешаем… Что же удивительного, мои сограждане, намуры и фромы: ведь большинство из них не принадлежит к нашим народам, это пришлые люди, чуждые нам, и они не станут щадить ни нас, ни наших детей, и если даже все мы поголовно вымрем, никто из них и не почешется! Так что же мы – так и позволим им?.. Нет, и еще раз – нет, говорю я! Сограждане, собратья, дети древних народов! Вы взяли в руки оружие! И я призываю вас не складывать его до тех пор…
Люди бушевали, и рев их, отражаясь от каменных стен, вихрился, креп, оконные стекла звенели и, казалось, вот-вот разлетятся осколками. Говоривший снова терпеливо обождал.
– Как же мы, друзья, поступим с ними? Тут были разные мнения: проявить милосердие и просто выбросить их за пределы страны; или же, поскольку они ели наш хлеб и наносили нам ущерб, заставить их честным человеческим трудом покрыть причиненные нам убытки. Да, собратья, мы люди милосердные, и нам чуждо стремление причинить кому-либо вред. Но ответьте: а они о нас думали, они нас жалели? Нет и нет! И мы поняли одно: этих людей не переделать. Такими они родились, такими воспитаны, и стремление ко злу у них в крови, так что они вновь и вновь будут искать и находить способы заниматься тем же самым – а ведь для этого не всегда нужны большие залы и дорогие приборы и машины. Оставшись в живых, они постоянно находили бы поддержку среди тех, кто сам и не занимался такими делами, но принадлежит не к нашему двуединому народу, и сам не только не скрывает, но гордится своей чужеродностью, и поэтому всегда рад будет оказать поддержку тем, кто вредит нам. Поступить со всеми ними, и преступниками, и пособниками, милосердно – означало бы снова предать наш народ, не избавить его от давно нависавшего дамон… дакло… ну, от меча гибельной угрозы, черт меня возьми, мне эти чужие слова всегда нелегко давались… – Он переждал одобрительное гудение толпы, постепенно он обретал власть над нею. – Нет! – выкрикнул он затем. – Мы не пойдем на предательство – да вы и не позволите нам, потому что в своем сердце вы уже вынесли им приговор, и приговор этот – смерть!
На этот раз шторм грянул не сразу, и как-то вроде бы нерешительно; но в разных углах площади все громче и определеннее раздавалось: «Смерть! Смерть!» – и в конце концов сборище загремело еще грознее, чем прежде.
– Дан, я боюсь…
– Вот теперь обозначилось направление, понимаете?
– Кто бы мог подумать: в наше время, во вполне цивилизованной стране, с традициями…
– Диалектика, – усмехнулся Милов, – единство противоположностей, и новое вызревает в недрах старого, устойчивого как будто… Довольно противный голос, кстати.
– …Не месть и не расправа – наша цель, но уничтожение всего того, что угрожает жизни. Все, что принесено извне в нашу жизнь, в наши дома, на улицы, в леса и поля, реки и озера той болезнью, которую именуют научно-техническим прогрессом – все это подлежит уничтожению. Долой! Долой все то, что, как нам по нашей наивности казалось, делает нашу жизнь удобнее, комфортабельнее, приятнее! Ибо все это, братья, действительно делало удобнее – но не жизнь нашу, а смерть, нашу с вами и всех тех, кому надлежало прийти от нас – после нас. Поэтому – не надо жалости! Не надо сомнений! Чистый воздух, чистая земля, чистая вода, чистый народ!..
– Дан, вы понимаете, что это значит? Это же призыв разгромить Центр и расправиться…
– Чего уж проще.
– До сих пор я надеялась, что дети послужат защитой, те, что у нас в Центре: это же их дети! Но теперь… Дан, они ведь, по сути, решили принести их в жертву, раз объявили здесь, что они здоровы и благополучны, что там их больше нет. И Растабелл среди них, вот этого я не могу понять…
– Почему?
Ответа он не получил; почувствовал, что кто-то оттесняет Еву от него, насколько это было возможно в плотной толпе. Не размышляя, Милов резко двинул рукой, почти наугад. Но в этой каше нельзя было ударить как следует, и кулак лишь скользнул по чьей-то скуле. Ева, изловчившись, перехватила его руку.
– Дан, милый, это же Гектор, из Ю-Пи-Ай, это свой… Гектор, это Дан Милов, из России. Гектор, кто это вас так? Дан не мог…
– Простите, Гектор! – заорал Милов, чтобы перекричать толпу. – Я было решил…
– Пустяки, Дан, то ли бывает. Вы от кого?
– Нет, я тут в общем случайно.
– Жаль – обменялись бы информацией. Вы понимаете, что тут происходит?
– Догадываюсь. А вы?
– Меня потрясло чудо с детьми: за несколько часов…
– Чистый блеф. А меня – то, что он сказал о плотине.
– К сожалению, правда. Я успел доехать до самой воды…
– Действительно – потоп?
– Прямо по Писанию. Я кое-что повидал в жизни; но тут мне, откровенно говоря, стало не по себе.
– Что на дорогах? Везде так?
– Туда доехал благополучно. А на обратном пути меня остановили, отобрали машину и подожгли, да и мне дали по скуле за то, что вылез не сразу. Так что вы не оригинальны.
– Добровольцы?
– Волонтеры. Вокруг бывшей столицы их много.
– А что остальные?
