по численности, взвод комендантский, наверное, занятия были отнюдь не строевыми – отрабатывался штурм здания, из которого вели огонь. Солдаты действовали умело, и это было куда интереснее, чем рассказ полковника, хотя в иное время он, пожалуй, доставил бы журналисту немало удовольствия: он и сам любил временами расслабиться.
– Лихо, верно? – завершил полковник свою исповедь. – Ну, вот, свое время я использовал. Слушаю тебя. Что, кроме нерушимой дружбы, принесло тебя ко мне?
– Связь.
– А подробнее? Что, почему и зачем?
Монолог Гектора занял минут десять.
– Понял тебя, – кивнул полковник. – Объясню теперь нашу позицию. Армия нейтральна. Старого правительства нет, новое еще не создалось. Программа тех, кто претендует на власть, не ясна до конца, но в общих чертах нас устраивает, поскольку на наши права не посягает.
– Но разве не долг армии – восстановить порядок, когда он так явно нарушается?
– А почему, собственно, она должна защищать и восстанавливать то, что ты называешь порядком? Подумай: люди сейчас выступили не против какого-то правопорядка – коммунизма, капитализма или, скажем, христианства или ислама. Они выступают против цивилизации, вмещающей и одно, и другое, и третье, и четвертое, и еще великое множество всяких множеств, верно? Люди выступили против того, чтобы идти в прежнем направлении и пилить сук, на котором мы все восседаем. Так почему армия должна защищать пильщиков?
– Хотя бы потому, что армию такой, какова она есть, сделали именно, как ты говоришь, пильщики – люди науки, люди техники. Что такое она без них?
– Без них? Да все та же армия. Или ты думаешь, что легионеры Цезаря считали себя ущербными оттого, что у них не было танков и сверхзвуковой авиации? Они обо всем этом и представления не имели, и это не мешало им вести и выигрывать войны – с куда меньшими энергетическими затратами… Наоборот, все эти люди нам, армии, надоели хуже горькой редьки, потому что мы вынуждены слишком во многом считаться с ними, а науку никогда не удавалось – и не удалось бы сделать одним из родов войск с беспрекословным подчинением главнокомандующему… Нет, мы – те, кто командует армией, – отлично понимаем, что без науки и техники нам легче. Зачем же способствовать восстановлению порядка, который нам не нужен?
– Интересно. Ну, а предполагаемый противник, который не лишится ни танков, ни авиации – как вы, в случае чего, будете с ним справляться?
– Мы полагаем, что происходящее у нас – только начало глобального процесса. А пока он не стал таким, вовсе не собираемся выбрасывать свою технику. Но скорее всего, процесс будет развиваться именно так не только у нас: другого пути, вероятно, просто нет.
– А согласится ли с вами правительство – то, которое возникнет? Ведь сейчас армия намного сильнее любой другой внутренней силы именно потому, что она вооружена современным оружием. Если же вы поставите себя на один уровень с просто вооруженным населением, власть уже не сможет чувствовать себя столь уверенно.
– Есть, конечно, политики, которые так думают, но есть и другие, – понимающие, что власть может существовать в ядерный век, но что и в неядерные века – а их было множество – она существовала даже с большим, возможно, комфортом. Правители не хуже своих подданных понимают, что можно обойтись без танков и роллс-ройсов, даже без горячей воды можно, но вот без воздуха – нельзя, и без неотравленной пищи – тоже…
– Вот тут ты ошибаешься, логика тебя подводит. Если бы дело обстояло так, правительства давно приняли бы меры. Но они как раз делали очень мало…
– Правительства плывут по течению цивилизации, не они правят ею, но она – ими. И сломать ее им не под силу, ее надо медленно, медленно гнуть. Но это надо было начинать намного раньше, а сейчас уже поздно. Сейчас ее начали ломать снизу. И наше, армии, дело – лишь позаботиться о том, чтобы это не стоило большой крови и невосполнимых потерь. Это – единственное, что мы сейчас себе позволяем: следить, чтобы игра велась по определенным правилам. Те, кто руководит процессом, понимают это, а те, кто пытается нарушить … Вот только сегодня утром мы отобрали и привезли целую машину стрелкового оружия: пришлось разоружить два чересчур лихих отряда. Иными словами, мы не против того, чтобы перевести поезд на другой путь, но не желаем, чтобы его пустили под откос. Мы как бы стоим над схваткой – пока нет никакого законного правительства, да и когда оно возникнет, мы признаем его лишь на определенных условиях и гарантиях – и сегодняшние руководители это прекрасно понимают. Итак, мы ни на одной стороне; если же я, предположим, дам тебе связь, получится, что мы приняли какую-то из сторон…
– Ничего подобного: я – это мировая пресса, я тоже ни на чьей стороне.
– Возможно – ты лично. Но те, для кого предназначена твоя информация – как они воспримут ее?
– Брось, брось, полковник, не в этом дело, не считай меня таким уж дураком. Скажи откровенно: ты не хочешь, чтобы внешний мир знал подробности о происходящем – чтобы они не успели там, у себя, принять меры. Значит – в глубине души ты все же на стороне этих?
– Я на стороне жизни. А ты?
– Я тоже. В частности – я за то, чтобы сохранить жизнь тем ученым и техникам, которые находятся сейчас в Черном Кристалле, в Центре. Если ты не хочешь дать мне связь…
– Совершенно исключено.
– …то хотя бы пошли войска, чтобы защитить Центр, его людей от самосуда.
– То есть откровенно выступить на их стороне? Нет, милый друг, ни в коем случае.
– Послушай. Но ведь новое правительство, судя по тому, что знаю я – да и ты, наверное, тоже – ни в коем случае не будет демократическим…
– А меня это не очень шокирует. Армии легче жить с правительством не совершенно демократическим, потому, может быть, что сама она совершенно демократической организацией никогда не будет – не может быть по сути своей.
– Значит – пусть гибнут люди? Но ведь это даже не ваши подданные, полковник! И если те державы,
