недовольство вышло у отца смазанным. Птица этим охотно воспользовалась. Помимо прочего, она была рада поводу смыться из дома накануне: до того, как дом накалится, как полуденная пустыня под конец лета, и в сухом, прокаленном до звона воздухе начнут летать ядовитые остроты и изящно завуалированные взаимные оскорбления. Тидзо иногда подозревала, что родители странным образом получают от этих боевых действий удовольствие. Она удовольствия точно не получала, потому твёрдо намеревалась обратно в Раад не спешить.
Кааго в преддверии зимы пустел и делался ещё сумрачней и холодней обычного. Летом яркое солнце, плющ и дикий виноград расцвечивали камень и оживляли место; осенью золотые волны травы били в основание замка прибоем, и садовые деревья сыпали мёдом, медью и ржавчиной. Зимой трава лежала блеклая и мёртвая, снег падал в грязь и почти сразу же таял, добавляя слякоти. Небо висело над холмами и предгорьями тяжёлое и грязно-серое, как старая вата из дазаранских стёганых халатов. В пасмурные дни Тидзо думала, что серыми герцогов ол Каехо могли назвать когда-то за цвет зимнего Сойге. Серое небо, серый камень, серая вода Керры, серая прошлогодняя трава, голые деревья, пустые дворики замка, раскисшие дороги… Снег если не таял сразу, то лежал клочьями, тоже серый и ноздреватый. Большую часть табунов угоняли к югу, и Тидзо то и дело ловила себя на чувстве, что в пейзаже чего-то не хватает.
Главным образом в пейзаже не хватало Аста. Керта, Саны, Атки и Джанша не хватало тоже, но Птице в первую очередь не хватало Аста. Вен говорил, что Атка иногда застенчиво маячила в пределах видимости: в Ревене читать было нечего, и это вгоняло ребёнка в тоску. Иногда тоска пересиливала невесть откуда бравшуюся робость перед Веном, и Атка просила что-нибудь. Вен ей что-нибудь давал, стопками штук по десять-двенадцать — Атке хватало на пол-луны, и Птица поручилась бы чем угодно, что хватало только потому, что Атка растягивала удовольствие и пряталась от родни. С Саной и Джаншем Вен тоже виделся пару раз, и от них знал, что Керт уехал с пастухами на зимнее пастбище, а Астаре твёрдо намерен не водить недолжных знакомств.
Птицу это бесило. Немногим меньше её бесили редкие неуверенные замечания Вена, что Аст, может быть, и прав: незачем лезть, куда не просят.
— Мать тобой довольна, да? — сказала она в ответ на одно из таких замечаний, стараясь, чтобы голос звучал как можно неприятней. Сама она уважение кьол Каехо сочла бы оскорблением, и Вен об этом прекрасно знал.
— Я стараюсь вести себя разумно, — сказал он и посмотрел укоризненно.
Птица с удовольствием вела бы себя разумно, но не видела для этого никакой возможности. Астаре упорно лез ей на ум, и уходить никак не хотел. Даже тогда, когда нужно было сосредоточиться на древней истории, потому что Памятник в гневе страшен, а в гневе он бывал каждый раз, когда вверенные ему Вен и довесок-Тидзо не выказывали должного энтузиазма. Птица никогда толком не понимала логики Хриссэ: воспитывать он ни сына, ни периодически застревавшую в Кааго племянницу не собирался, но натравить на них каких-нибудь книжников когда-то посчитал своей обязанностью и с тех пор этой блажи придерживался безжалостно и методично.
Птица тяжко, но беззвучно вздохнула и попыталась слушать бубнёж Памятника о каком-то из этапов грызни ол Сэнхо с Мастерами арнерского храма. Памятник был историк, юрист и богослов, и единственным его достоинством было то, что за обучение богословию ол Каехо ему не платил, а бесплатно Памятник не работал. Звать его полагалось мэтром Таколвом, но Тидзо и Вен всё равно звали его Памятником, за занудство и каменную упёртость. История в его изложении сводилась к перечню дат: рождения, коронации, битвы, знамения, смерти. Птицу такая история угнетала страшно, но настоящим приговором преподавательскому умению Памятника в её глазах был скучающий Вен. (Тидзо скосила глаза — Вен сосредоточенно смотрел мимо историка в окно, по детской привычке подогнув одну ногу под себя и качая второй.) В отсутствие мэтра Вен мог сутками травить байки разновековой давности, не отвлекаясь на сон и еду, были бы рядом свободные уши. Половину хроник каагской библиотеки он знал наизусть, а вторую как раз читал в данный момент. Уж на него нагнать скуку пересказом древних политических свар — это нужен был совершенно уникальный талант. Сам Вен умудрялся эти свары пересказывать так, что вся компания потом чуть не устраивала уже свою свару: какая сторона была права и почему… Сойтись в одном мнении обычно не удавалось. Атка в спорах не участвовала, она вообще никого из участников свар правыми не считала. Остальные спорили чуть не до ссор. И Вен, главное, никогда ни на чью сторону не становился. Только Птица убедит Аста и Керта, что правы были ол Джитташи, а не ол Гебара, потому что ол Гебара первым нарушил клятву, как Вен обязательно напомнит, при каких условиях Овер ол Джитташ добился от ол Гебары этой клятвы. 'Ага! — подрывается Аст, — А я тебе что говорю? Да если б не провокации ол Джитташей, ол Гебара никогда бы…'
'Надо бы спросить у Вена, где он про ол Джитташей читал, — подумала Птица. — Надо поискать там аргументов против ол Гебары, ведь точно же есть, и носом в них Аста…'
На этом она себя оборвала и снова попыталась слушать Памятника. Вовремя: тот прекратил бубнить, скользнул глазами по преданно слушающей Птице и нехорошо блеснул глазами на явно скучающего Вена. Окликнул:
— Сойвено!
Вен моргнул и очнулся, надевая на лицо самое вежливое внимание.
— Назови причину поражения Сагайи ол Сэнхо в битве под Вире!
Вен замялся и чуть заметно поморщился, как будто вопрос касался его лично и был ему неприятен. Памятник хищно подобрался, и Птица Вену посочувствовала. Памятник ненавидел, когда кто-то бывал не готов к уроку. И нудеть о безответственности способен был часами, только повод дай. Вен вздохнул.
— Ну, в хрониках Зиннана сказано, что утром гадали по птице, но гусь вообще взлетать отказался, так что все поняли, что Таго не поддержит, ну и проиграли без поддержки.
Памятник резко оттаял, а Птица удивилась: чего ж мялся тогда? Вен тем временем продолжал:
— Не знаю, насколько это верно, потому что арнерские 'Пороги' об этом ничего не говорят. Арнерцы могли, конечно, просто не знать про гадание. Но дело не в том. Понимаете, арнерцы же стояли лагерем возле самой реки, а наши поодаль, потому что пройти в долину без боя не могли. А тут ещё жара стояла, и сушь страшная, дней двадцать дождя вовсе не было. Ну и воды питьевой было мало, один только родничок, который тоже от жары полноводней не стал. Его за день вычерпывали полностью, уже к вечеру воды не оставалось, и приходилось до утра ждать, пока снова наполнится. Ну и воду старались экономить, и тратить только на питьё, а не на мытьё. И через пару недель чуть не половина наших маялась животами. Тут уж много не навоюешь, особенно, ну, когда Сагаю как раз в день битвы прихватило…
К этому моменту Птица уже некоторое время затаив дыхание следила за Памятником. Историк сначала побледнел, потом побагровел, и, когда цвет достиг экстремума, разразился грозой, обрывая Вена на полуслове.
— Молчать! Не сметь! Хам! Неуч!
Гроза бушевала долго, и Птицу тоже задела краем, так что удрать от историка рады были оба, поскольку промозглая уличная слякоть без Памятника была куда приятней, чем протопленная комната — с ним. Во двор Птица вышла неспешно и задумчиво: до ужина ещё несколько часов, и заполнить их совершенно нечем. Стрелять в кои-то веки было лень, на охоту по такой погоде не поедешь, а какое-то дело найти нужно, иначе так и будешь злиться на Астаре до самого вечера. Ну его совсем, дурака упёртого!
В дальнем углу двора Птица заметила Вена, спешащего куда-то в сторону южной калитки. Птица ускорила шаги, нагнала его уже возле калитки и окликнула, на ходу заталкивая волосы в капюшон. Волосы сопротивлялись.
Вен обернулся, останавливаясь.
— Я с тобой, ладно? А то скучно. Ты куда?
— Да никуда особо. На Горб хотел подняться.
Он пожал плечами и пошёл дальше, за калитку и вниз по склону, к давно не мощёной дороге, уводящей к юго-западу от замка. Птица зашагала рядом, бросив попытки совладать с волосами и пряча руки в рукава от холода. По обочинам тянулись, иногда прерываясь, длинные лужи, подёрнутые ледком. Разбитые квадратные камни дороги были скользкими, мокрыми и холодными. Светлей воды в лужах и темней неба. Серые, как редкие валуны по сторонам дороги. Валуны местами пятнал ядовито-рыжий лишайник, в логе по левую руку стоял высокий, блестящий золотом камыш. Больше ярких пятен не было, и снега не было, стаял вчера к полудню. Интересно, в этом году неделя костров снова будет бесснежной?..
