колодца, и склады на следующих этажах, и смотровая площадка на самом верху. Коридор выводил напрямую в склеп, за один из могильных камней. Вен поднялся оттуда на этаж выше, приостановился на последней ступеньке, потом сел спиной к стене, спустил ноги вниз по лестнице и стал сидеть, глядя прямо. Этот этаж пустовал, только ступеньки вверх у дальней стены да ящики под ступеньками. Здесь даже окон не было, слишком низко, окна начинались с третьего этажа — узкие бойницы, щели в толще векового камня. Сверху, через слуховой колодец сквозь все этажи, просачивался свет, стекая по двойной верёвке, спускавшейся до самого подвала.
Вен почему-то любил башню, неприветливую. Башня выстроена была многие века назад для охраны брода через Керру и пастбищ рядом с ним — когда-то здесь была одна из крупных перегонных стоянок. Давным-давно, когда сойгийцы не строили городов, не разводили садов, виноградников и полей, а только гоняли табуны, и питались почти исключительно мясом и молоком, и посуду знали только кожаную, а потому мясо обычно жарили или коптили, или вялили, а варили редко, кидая в кожаный мешок с водой раскалённые камни… И домов не строили, потому что уходили со сменой сезонов вслед за табунами на новые пастбища, и жили там в шатрах… Старые песни на почти непонятном уже языке утверждали, что жили они преимущественно в седле, и Вен песням верил, ещё и потому, что им верили отец и Таввет… Хотя в случае с Тавветом, наверное, нужно говорить не 'верит', а 'знает' — помнит.
Башня у брода получила имя 'Кааго', 'башня', а потом через Керру появился мост, а ещё потом вокруг башни появились другие постройки, и одна башня разрослась в просторный замок. Его рост тщательно продумывали, дробили проходы стенами, воротами и герсами на дворики, ломали лестницы и коридоры зигзагами — чтобы каждый дворик, каждый пролёт, каждую галерею приходилось брать с боем, спотыкаясь о каждую дверь, под перекрёстным обстрелом… Вен видел достаточно замков, чтобы знать, что это общая черта для них всех. Каждое здание может стать отдельной крепостью, каждый дворик может стать ловушкой, каждый поворот можно сделать засадой — для того замки и строятся. Некоторые успешней других, некоторые попроще. Если бы нападающим удалось захватить весь Кааго, но защитники успели бы спрятаться в башне, бой ещё не был бы проигран. В башне была вода, была еда, были стрелы, каменные ядра, смола, дрова… Её строили как отдельное укрепление, и она вполне могла в этой роли выступить при необходимости. Держать оборону здесь можно было бесконечно, с молчаливой, но почти осязаемой поддержкой предков, всех прошлых поколений ол Каехо…
Вен, по крайней мере, ощущал. Вслух он об этом не говорил, но сам иногда думал, что может их слышать, даже отдельные голоса. Обычно он не вслушивался, потому что легче подозревал себя не в магических способностях, а в сумасшествии, — магические способности обычно передаются по наследству, а в роду ол Каехо магов не бывало.
Но башню он любил. В башне ему было всегда очень спокойно, и, пожалуй, не из-за её оборонного назначения. Да и вряд ли в ближайшее время придётся использовать её по назначению: серьёзная война уже очень давно не приходила в Сойге, и отец говорил, что для того и нужны герцоги. Вен сначала удивлялся: отец любил поединки, любил уличные драки и риск. Отец рассмеялся в ответ и сказал, что риск риску рознь. 'Между хорошей дракой и войной на истребление есть куча различий, и все не в пользу войны, на мой вкус'.
Вкус к развлечениям у отца был странный, и это составляло одну из самых нелюбимых Веном проблем. Об отце ходили слухи — не в Кааго и не в окрестностях, но в Кейбе точно, не говоря уж о столице. Начиная с того, что ремесло палача дворянину, мягко говоря, не подходит. Говорили, что удачлив он оттого, что продался демонам, и пытками платит за свою удачу. Говорили, что он сумасшедший, и только древность рода мешает признать это вслух. Говорили, что он ещё в детстве отравил своего брата, потому что того считали более подходящим на роль наследника. Говорили, что сбежал он из дома от гнева Энетхе, тогдашнего герцога, который об этом отравлении узнал. Говорили, что никому не известно, в какой грязи он барахтался, когда исчез на несколько лет, — но многие с удовольствием выдвигали версии. Говорили, что свою мать он держит на хлебе и воде взаперти, чтобы она не могла рассказать о том отравлении. Говорили, что ему всё равно, с кем спать ('или с чем', добавляли некоторые). Все, кроме ол Кайле, ол Нюрио и некоторых других приближённых к императрице, его брезгливо избегали — насколько это позволяли приличия; насколько было возможно, не нарываясь на поединок, которые отец любил очень, только повод дай. И на которых по возможности не убивал, а калечил или уродовал.
Но самое поганое — слишком многие из сплетен были в основе своей правдивы, отчего так и тянуло поверить и в остальные, со всеми красочными подробностями.
Вен иногда думал, что было бы проще, если б отец впридачу ко всему и правда был мелким домашним тираном. Неприятно, но это придало бы ясность ситуации, позволило бы относиться к нему как-то определённо. Но отец его любил, его и Птицу, и общался всерьёз, без скидок на возраст, даже когда они были ещё совсем мелкими. А Найшу и свою мать ему тиранить было скучно, удобней не замечать. Огромный и непомерно роскошный дом в Кейбе он Найше фактически подарил — лишь бы не лезла в Кааго, не лезла на глаза. Тем более, в Кааго ей не нравилось, слишком просто и неизящно.
Было Вену года четыре, наверное.
— Пап, ты маму совсем не любишь?
— Нет, конечно.
Вен тогда был неприятно поражён тем, как легко отец это сказал. Спросил его: 'И меня, значит, тоже не любишь?'
— Ничего себе 'значит'! — рассмеялся отец. — Ты-то здесь при чём? Я затем и женился, чтобы появился ты.
Вен тогда понимал не всё, но достаточно. Понимал, что папа маму сильно не любит, и мама от этого огорчается. И бабушка из-за этого сердится на папу, а папа смеётся и уезжает, он всегда смеётся и уезжает. Когда-то давно Вен ещё пробовал их примирить, но уже и тогда без особой надежды. Просто очень уж ему хотелось — чтоб они помирились. Ластился к матери, пробовал в чём-то убеждать отца. Чем дальше, тем сложнее становилось мирить, потому что маму иногда бывало очень сложно терпеть, а ещё сложнее — уважать, как положено почтительному сыну.
Мать любила рассказывать небылицы в воспитательных целях: пугала демонами из старой башни и злыми горными духами, чтобы Вен не совался, куда не следует. Вен, едва дослушав, отправлялся посмотреть на обещанных демонов своими глазами, вооружившись выдранными из Писания страницами и прихваченным с кухни разделочным ножом. Мать потом была в бешенстве и заперла его в комнате на всё утро, а Вен — поражён до глубины души: не столько тем, что его обманули, сколько тем, что не видел в этом обмане никакого смысла. Отец смеялся и говорил, что нечего слушать глупостей, а раз уж услышал — правильно сделал, что прошёл проверять.
Любой ребёнок, даже самый маленький, обычно прекрасно понимает, кого в доме можно ослушаться, а кого нет. Слова матери ничего не значили, даже для слуг, а отец её и подавно едва замечал. Она говорила Вену, что это из-за её неумения красиво петь. Или из-за того, что волосы у неё не светлые. Вен в этом здорово сомневался, но слушал её бесконечные, повторяющиеся и непоследовательные рассказы, густо сдобренные драматическими паузами, красивыми театральными жестами и тщательно выверенными эмоциями. Как бабка настояла, чтобы отец женился, потому что роду нужен наследник, и как в Кейбе появилась невеста — сначала восторженная и не верящая своему счастью: войти в один из богатейших родов Империи. Как она сначала пыталась в Кейбе всё переделать по своим правилам и как радовалась поддержке Клайенны. Как удивилась, когда поняла, что ол Каехо свою мать ни в грош не ставит, равно как и свою жену. В самом начале она ещё надеялась, что с рождением сына что-то переменится. В каком-то смысле она была права, с рождением сына отношение к ней мужа действительно переменилось: ему от Найши больше совершенно ничего не было нужно. Они почти не виделись, кьол Каехо жила всё больше в Кейбе, где ол Каехо почти не бывал. Он и в Кааго бывал не особо часто: то в столице по имперским делам, то в Дазаране или Занге по своим пыльно-торговым… С той же Мише ол Кайле он общался куда чаще и уж точно ближе — Найшу это бесило. Зная за мужем дурную привычку спать со всем, что шевелится, она нисколько не сомневалась, что ол Кайле ему не столько кузина, сколько любовница ('Как же, знаем мы эту дружбу с детства, бесстыдство какое!').
Однажды Найша своим положением возмутилась — ол Каехо в ответ устроил ей бойкот: прислуга продолжала работать по дому и накрывать стол к обеду, но и только. Никаких приказов Найши не замечали, истерики игнорировали, и ни слова не говорили. Дело было в Кааго, тамошняя прислуга кьол Каехо и так не
