больше по мелким стычкам. В свалке на десяток тысяч всадников не всегда так весело, как хотелось бы.
— Не думаешь, что нок Эдол пойдёт на Сойге? Людей у него хватает.
Хриссэ усмехнулся.
— Не хватает. Ты знаешь, что значит открытая граница и общий говор?
Кошка непонимающе нахмурилась на него.
— Это значит, что у половины сойгьи родня в Тиволи, и наоборот. А вторая половина до сих пор стада гоняет с юга на север и обратно, невзирая на границу. Империя с Кадаром постоянно воюют. Но мы-то здесь при чём? Не думаю, что нок Эдол вообще встрял бы в эту войну, если бы не хотел напугать нок Шоктена своими многотысячными войсками.
Он смахнул с лица муравья и щурился в облака какое-то время.
— А я вот, в свою очередь, думал, что ты в столице. Играешь в шаги живыми фигурами. Или Джатохе с ол Баррейёй временно стали всецело преданы трону?
— Какое там! — хмыкнула Мише. — Но сейчас важнее убрать из игры нок Шоктена. А так — я здорово подозреваю, что история с этим Танниром в Лаолии так просто не закончится. Мастер совсем не рад, что кто-то другой загребает власть под себя…
Кошка замолчала; аккуратно легла, уложив голову на руки, чтобы в волосах не запуталось мусора. Хриссэ молчал тоже, и слышно было только ветер да насекомых в траве, и неспешный шорох реки внизу, и приглушённый шум села из-за реки.
— Что-то разладилось, Хрисс, — тихо сказала Мише, не поворачивая головы. — Играя в шаги, я слишком берегу фигуры, мне жаль их, когда они выходят из игры.
— Например? — спросил Хриссэ.
— Например…
Мише легла на бок, спиной к нему, потом села опять и обхватила руками одно колено.
— Например, я совсем не хочу играть Кироем. И совсем не хочу, чтобы ол Баррейя выходил из игры.
— Пха! — сказал Хриссэ. — Ол Баррейя — игрок, а не фигура.
Кошка покачала головой.
— Не теперь. Своего поля у него не осталось, почти вся городская гвардия — наша, армия наша, флот с ол Ройоме будет нашим, а кто не наши, те хотят быть с нами. Всё хорошо, но мне почему-то неспокойно. Как будто всё может пойти неправильно.
Она тряхнула головой. Ол Каехо молчал. Кошка покосилась на него, потом снова отвернулась к реке. Сказала вдруг:
— И это давно уже. Она продала Умника, чтобы прикормить ол Баррейю. Это… Это как вообще?
Хриссэ молчал, Кошка требовательно посмотрела на него. Он заметил, пожал плечами. Получилось немного неловко — лёжа.
— Хрисс… — тихо сказала Мише. — Ты как хочешь, но, по-моему, это страшно.
Хриссэ отвернулся в небо. Кошка передёрнула плечами, тряхнула рукой, скидывая жука.
— Лезем куда-то, лезем… — так же тихо сказала она. — А всё равно почему-то получается, что никакого спокойствия вокруг. Ни вокруг, ни внутри. Только страх и ненависть. Но так же нельзя.
Ол Каехо молчал, потом снова пожал плечами, зашуршав травой.
— Страх не имеет значения, — равнодушно сказал он, глядя в облака. — Ни страх, ни боль, ни ненависть…
Ветер теребил верхушки травы, заставляя тени паутиной скользить по лицу Хриссэ.
— А что, по-твоему, имеет? — тихо спросила Мише. Он помолчал. Над самым его лицом пролетела пушинка осота, подпрыгнула в воздухе, наткнувшись на встречный ветерок, и зацепилась за ресницы ол Каехо. Он поморгал, хмыкнул. Осторожно снял пушинку пальцами и подул на неё, выпуская. Повернул голову на бок, лицом к Кошке.
— Что-то ведь должно, — сказала она.
— По-моему, ничего. Хотя что-то, наверное, должно, — сказал он.
— Ладно, пусть — не боль, не страх, не ненависть… — задумчиво повторила Мише. — Радость… смех, любовь… наверное.
— Или сила, свобода, слава, — усмехнулся Хриссэ, снова отворачиваясь к небу и укладывая руки под голову. — Или гордость, месть, контроль. Или азарт, игра, победа. Выбирай по вкусу.
Он закрыл глаза под порывом ветра. Прямо над ухом страстно стрекотало что-то насекомое. Кузнечик щекотно прыгнул на голую руку, Хриссэ смешливо сморщил нос, почесал руку, сгоняя кузнечика. Для травы, в которую тот прянул, всё было проще. Смерть не имеет значения — потому что трава не в состоянии её вообразить. А жизнь — имеет. Потому что кроме неё ничего нет вовсе.
Ортар из Эгзаана
2287 год, 4 день 2 луны Ппд
Джаршад, север Кадара
Кадарцы стояли рядом. По обоим было видно, что только что из битвы, но один, высокий и тощий, выглядел куда менее потрёпанным. Он улыбался на редкость неприятной улыбкой: и самодовольно, и с какой-то подхалимской неуверенностью в одно и то же время. Второй, помладше, пониже и более кряжистый, держался ровно, с той небольшой пружинистой сутулостью, с какой идут в бой. С макушки по его лбу текла красная струйка, пересекая правую бровь, и кадарец то и дело смаргивал, не имея возможности вытереть кровь: руки его были связаны. Он не улыбался, но и не выказывал страха, оставаясь спокоен и деловит. Злости или неприязни к солдатам в бело-красно-чёрном он тоже не выказывал. Наёмник из Эгзаана, недавно получивший баронство на службе у Его Величества нок Зааржата, не имел никаких личных претензий к имперцам в целом и имперской армии в частности. Вот к своему, с позволения сказать, соратничку графу нок Джорге претензий он имел предостаточно. Начиная от подлого удара по голове, с которой перед тем какой-то ретивый имперец сшиб шлем, и заканчивая уже неизбежным теперь разгромом южной армии. Дали бы Ортару чуть больше времени — наёмник со своим небольшим отрядом прорвался бы к ставке бело-красно-чёрных. На то, чтобы убить Реду, он не слишком рассчитывал, хотя — говорят, Таго любит безрассудных. Но в любом случае имперцам пришлось бы отвлечься от застрявших между холмами южан, оттянуть к ставке часть войск, и уж точно не хватило бы им времени и сил атаковать бестолковое рыжее воинство с фланга и окружать его. А там, глядишь, и нок Зааржат сообразил бы вывести конницу из западни и развернуть в боевой порядок…
Если бы.
Если бы сын пепла нок Джорга не ударил в спину Ортарову отряду, кинувшемуся на прорыв. И если бы не решил, что безопасней оглушить новоявленного барона и выдать имперцам, чем поддержать рискованную атаку.
Нет, на имперцев Ортар смотрел ровно. На нок Джоргу он смотреть вовсе отказывался, а потому оставалось смотреть на имперцев. На простую палатку из плотного парусного шёлка — не то что роскошный шатёр Зааржата. На четвёрку коней, привязанных к столбам навеса. Хорошие сойгийские кони, статные, норовистые, на таких смотреть — одно удовольствие. На неподвижных гвардейцев в дорогих доспехах с литыми нагрудниками, на то, как солнце играет на копьях и на умбонах щитов. Ортар тихонько усмехнулся: стоят, охраняют шатёр, а шатёр пустой. Императрица — не нок Зааржат, с самого начала битвы ногой не ступивший за пределы ставки. Вот и суди, кто из Их Высочеств баба.
Это была одна из причин, почему Ортару не удалось бы убить Реду, даже если бы прорыв удался: в ставке её не было. К тому времени, когда наёмник решился на свою вылазку, провалил её по вине нок Джорги и был схвачен, Лэнрайна ол Тэно мелькала где-то в гуще схватки. Видимо. Во всяком случае, так солдатам-конвойным сказал какой-то человек, лениво посоветовавший подождать прямо здесь. Потом отправил кого-то сообщить, а сам как сидел на бревне под навесом, так и остался, — воин без каких-либо знаков отличия и с волосами, собранными в хвост на затылке. Ортар наметанным глазом оценил упругость его позы и то, как сильны должны быть худые жилистые руки с белыми червями старых шрамов. Человек сидел, вертел в этих руках боевой илирский кнут и внимательно щурился на кадарцев: одинаково и на
