забыть о разности политических интересов и просто чувствовать себя счастливой. Не просчитывать ходы Кироя, не думать, как сломать его игру, не стараться спрятать от него свою. Остановиться под аркой и смотреть, как он пьёт свой кофе на ступеньках и следит за поднимающимся паром, перечёркнутый тенью от столба. Не думать, что… вообще не думать, а просто подойти, сесть рядом и положить голову ему на плечо. Он посидит неподвижно, а потом осторожно обнимет свободной от чашки рукой.
— Тидзо опять всё утро таскалась со своей птицей, — сказал он. — И твой ол Каехо опять осчастливил нас своим посещением.
— Когда? — удивилась Кошка.
— Только что, — сказал Кирой в чашку.
Ол Каехо он в последнее время терпеть не мог. Пару лет назад Тидзо привезла из Кааго ястреба по прозвищу Тиц, страсть к охоте, манеру гонять верхом сломя голову и портить стрелами всё, что хотя бы издали походило на мишень. Идею отправить Тидзо в Кааго Кир с самого начала не одобрил, но дочка с рождения умела вить из него верёвки, а Сойге по рассказам Вена представлялось ей земным раем. Увидев, что она из этого земного рая вынесла, Тедовередж был в ужасе, но поделать ничего не смог. Тидзо выслушивала все нотации и запреты, молча нагнув голову, а после делала по-своему. Кирой, естественно, видел в этом свою педагогическую неудачу. И вину ол Каехо.
— Где он?
— В сумках своих роется. Ты его приглашала?
— И не раз, — сказала Кошка, вставая. — Я пойду поздороваюсь. И веди себя прилично, я тебя прошу.
— Было б перед кем, — буркнул Кирой. Кошка сделала вид, что не заметила, шагая к воротам. Кирой оставил кружку и пошёл следом, приотстав.
Хриссэ в сумках уже не рылся, он сидел в траве сразу у ворот и с преувеличенной торжественностью вручал Тидзо какой-то свёрток. Тидзо свёрток радостно хапнула и побежала за дом.
Увидев Кошку, Хриссэ встал, весело поздоровался. ('Надолго?' — 'Да нет, проездом. Подарок вот завезти да чаю выпить в хорошей компании').
— Ол Каехо? — неприятно окликнул Кирой. (Тот обернулся.) — Что ты ей привёз?
Хриссэ усмехнулся.
— Кольцо и браслет. Могу я подарить кольцо и браслет единственной племяннице?
Кирой смотрел подозрительно, ол Каехо — весело. Кошка не стала ждать продолжения разговора и пошла вокруг дома, за дочкой. Тидзо стояла под стеной, заплетённой плющом, и застёгивала стальной охотничий браслет. Браслет явно сделан был на заказ, точно на её руку, и с насечкой по стали: падающий на добычу ястреб. Тидзо подняла голову и улыбнулась:
— Застёжка хорошая. Одной рукой удобно надевать. И кольцо, смотри!
Кошка подошла. Тидзо радовалась так искренне, что не разделить эту радость было совершенно невозможно. На правом большом пальце у неё было широкое кольцо — чтобы не ободрать палец до кости летящей с тетивы стрелой. На кольце повторялся в уменьшенном виде тот же мотив, что на браслете.
Тидзо радостно сверкнула зубами ещё раз и подошла к стойке. Взяла лук, положила стрелу на тетиву и с хищным весельем прищурилась на мишень. Кошка оперлась о стену, любуясь. Лук у Тидзо был кадарский, проклеенный сухожилиями по внешней стороне и рогом по внутренней, с совсем не детским натяжением. Тидзо оттянула тетиву до уха, замерла на миг и отпустила. Тетива звонко щёлкнула по новому браслету. С профилем девочке не повезло, как думала Кошка: профиль у девочки вышел в папу, с хищным горбатым носом на дазаранский манер. Непохоже было, впрочем, чтоб это огорчало Тидзо. Кошке иногда казалось, что Тидзо-Тиидзе своим птичьим носом даже отчасти гордится.
Тянет ещё одну стрелу из колчана, остро и азартно глядит вдоль неё, натягивая тетиву ещё раз.
Справа в проёме послышались шаги; вошли хмурый Кирой с довольным Хриссэ, и Кошка повернулась к ним: не видя, что стрела Тидзо попала в цель, но слыша. Кирой сердито глянул на ол Каехо, отчего настроение у того ничуть не испортилось.
— Как обновка, Птиц? — окликнул Хриссэ. Тидзо обернулась весело, отсалютовала луком, браслет сверкнул на солнце.
— Спасибо!
Тедовередж снова косо глянул на Хриссэ, на фыркнувшую Кошку и повернулся к дочери. Та прекрасно видела, что отец в меньшинстве, и ничуть не пугалась сурового взгляда. Впрочем, Кошка не помнила случая, чтобы Тидзо отца хоть когда-то пугалась. Отец собирался что-то сказать, но Тидзо подошла к нему, глядя честными карими глазами, и Кошка уже заранее видела по преувеличенно суровому виду Кироя, чем это кончится.
Кирой открыл рот для выговора, Тидзана рассмеялась и обняла его.
— Папка, родной! Ну не злись!
Металл браслета холодил Кирою шею. Он постоял несколько мгновений, потом вздохнул и обнял дочку.
— Я не злюсь, Тидзо. Просто я больше радовался бы, если бы ты увлеклась чем-то более… подходящим.
— А я так и не понял: в чём, собственно, проблема? — негромко спросил Кошку Хриссэ, став рядом. — Охотой же и в Дазаране увлекаются, и женщины тоже.
— Ага, — рассмеялась Кошка. — Увлекаются. Но в Дазаране женщины не охотятся, а смотрят на охотников. Увлечённо.
Тидзо тем временем сгребла со стойки колчан и чехол для лука и подошла к старшим.
— Я пойду, с Тиц поохочусь. Вечером вернусь.
— Давай, гроза куропаток и кроликов, — сказал Хриссэ, получил тычок в бок, и Тидзо убежала.
Кирой задумчиво посмотрел ей вслед и вышел. Кошка оглянулась на Хриссэ, и они тоже пошли; Хриссэ — пригибая голову на выходе, чтобы не цепляться за перекинувшуюся через проход ветку плюща.
— Знаешь, Хрисс, лет десять назад я бы ни за что не подумала, что ты любишь детей, — улыбнулась Кошка.
— И правильно, я не настолько извращенец! Разве что подростков… — радостно откликнулся Хриссэ. Кошка глянула косо, ол Каехо хмыкнул и пожал плечами. — Люди все разные. Некоторые интересны. А возраст — дело десятое. Пойдём к реке?
Кошка пожала плечами, и они пошли — через сад, запущенный и заросший у дальней стены; через старую калитку, которой пользовалась только Тидзо, кажется. Калитка, скрипя, открывалась на покатый склон, который осенью размывало в непролазную скользкую кашу. Но в это время года здесь было сухо, и ветер доносил откуда-то из-за поворота стены запах срезанного и почти уже высохшего сена. А впереди была река, и лоскуты полей за рекой, и холмы поодаль, теряющиеся у горизонта в мутноватом жаре. Картину неожиданно портил совершенно бродяжьего вида мужик, оборванный, дохленький и косматый, перешибающий вонью запах сена. Мужик сидел чуть поодаль, лицом к реке и вышедших из сада не заметил. Скорее всего, он и калитки не заметил.
Ол Каехо присел и поднял с земли гладкий камень в полкулака размером. Встал качнул руку с камнем, весело щурясь, и метнул в сидящего. Тот охнул, едва не упал и схватился за голову. Обернулся, как-то неловко поднимая плечи и подслеповато моргая то на ол Каехо, то на свою ладонь. На пальцах была кровь.
— Пшёл отсюда, — сказал Хриссэ. Бродяга молча подобрал с травы грязный узел и заковылял прочь, горбясь и глядя под ноги.
Ол Каехо свернул с тропинки прямо к реке, по склону, по колено в траве. Прошёл шагов десять, сел, задумчиво посидел, потом лёг. Мише подошла и села рядом, опершись на руки и подняв лицо.
— Всё лето в городе, — сказал ол Каехо, жмурясь. — Видеть уже не могу эти стены и крыши. Дышать тесно.
— Я думала, ты сейчас на юге, — сказала она. — Радостно крошишь всех подвернувшихся в мелкую крошку. Благо повод есть.
Хриссэ сорвал травинку и сунул в рот. Пожевал, перекинул из одного угла рта в другой, пожевал ещё, задумчиво глядя в небо, вытащил травинку и выкинул.
— Да, неплохой повод… — лениво сказал он. — И неплохой повод выбраться из города. Но я как-то
