папоротниках и валунах у их подножий едва угадывалась тропка. Сразу за вершиной бугра мир вдруг раздался вширь, лес приостановился за спиной, а люди вынырнули в солнце и в шум реки. Под ногами стелился в мелкой щебёнке чабрец, и поднимался жар, пахнущий мёдом и прогретым камнем. Впереди росла из скалы тыльная стена посёлка, сложенная из мелких необработанных булыжников. Ортар нагнал приостановившегося старика, и тот сказал, как будто разговор не прерывался:
— 'Ортар' — это гранитная скала с плоским верхом, где удобно строить крепость. Это хорошее имя.
— Но языки совсем не похожи, — повторил наёмник. — И кадарцы не чёрные.
— Это было давно, — сказал старик. — Тысячу лет назад, или две тысячи, или три тысячи. Тогда и гартаоэ не были чёрными. Кровь мешалась, языки мешались. За тысячи лет многое может перемениться.
За стеной лежал посёлок. Одноэтажные дома, выросшие из скалы, низкие ограды из того же булыжника. Распугав кур в проходе, Ортар свернул вслед за своим провожатым в один из дворов, к просторному дому. Входить они, впрочем, не стали, а пошли за дом, огибая шесты у входа, на которых сох яркий ковёр. Из-за дома тянуло свежим хлебом и мясным супом. Свернув, Ортар увидел источник запаха. Задняя стена дома примыкала к скале, образуя полукруглую комнату. Вместо потолка у этой комнаты было небо в обрамлении еловых подолов и веток кустарника, свисающих со скалы: наверху рос лес. Сквозь эти ветки в небо поднимался тонкий дым, струясь из круглой печи, больше похожей на крытый арнакийский колодец. Старик кивнул на одну из циновок и ушёл в дом. Некоторое время наёмник сидел в одиночестве, наблюдая за узорами дыма над печью. Хлебом пахло оттуда. Ортар встал и заглянул внутрь — на чёрных внутренних стенках медленно подрумянивались круглые лепёшки — Ортар с удовольствием вдохнул запах и сел обратно. Потом из дома вышла закутанная по самые уши девчонка, неся маленький столик. Поставила его, накрыла скатеркой, сбегала обратно в дом, вынесла блюдо с чем-то непонятным, но аппетитным. Сквозь тонкое, маслянисто поблёскивающее тесто просвечивало тёмное, и пахло мясом. От блюда поднимался пар. По сторонам от блюда девчонка поставила две мисочки с чем-то невнятным, сбегала в дом ещё раз, вернулась с плетёной посудиной, куда ловко накидала выуженных из печи лепёшек и поставила посудину на тот же стол. В животе у Ортара отчётливо заурчало на весь дворик. Девчонка хихикнула и сбежала обратно в дом.
Шарран вернулся вскоре, за ним — старуха в по-дазарански яркой одежде. Ортар (привстал, приветствуя) заподозрил в ней стихийную ведьму, и уверился в своём подозрении, когда старуха молча села и стала тихо что-то напевать себе под нос, неотрывно глядя на наёмника. Тот поймал себя на желании отодвинуться. А лучше — уйти. Шаррон старуху не представил и никак не объяснил её появления. Огладил усы и приглашающим жестом указал на стол. Ортар тряхнул головой и решил не обращать на ведьму внимания, еда стоила внимания больше. В невнятные мисочки, как оказалось, следовало макать хлеб, в крепкий бульон с измельчённым чесноком, с какими-то неопознанными травами и перцем. Основное блюдо с непроизносимым названием под этот бульон шло бодро, а беседа, к некоторому удивлению Ортара, не шла никак. Шарран молчал, старуха молчала, Ортар жевал и чувствовал, как его сверлят чёрными кочевничьими глазами. Впрочем, аппетит у него от этого не портился.
После обеда его и в самом деле выслушали, покивали. Помолчали. Потом ведьма накренилась вбок, так резко, что Ортар подумал — упадёт. Не упала, наклонилась ближе к Шаррону и заговорила быстро и негромко. Ортар не настолько знал диалекты дзарш, чтобы понять всё дословно, да и тихо она говорила, но главную мысль наёмник уловил: что-то там ведьма в нём высмотрела, что ей понравилось. Шарран переводить её слова на кадарский не стал, но пообещал дать провожатых. Удивлённый и обрадованный Ортар поблагодарил, и на том обед завершился.
Отряд снялся с места назавтра, и с провожатыми-дзарш спустился в Кадар уже на пятый день, и в ближайшем городе узнал, что он с отрядом как раз вовремя. Империя начала войну, ударив одновременно от Кунена и от Нори-ол-Те, по старому тракту через лес. Ншаса, Тезоц и некоторые другие южно-зангские города охотно воспользовались случаем отомстить за недавние погромы. Империя нападала не на них, а на Вернац; Вернац далеко. Кадар же прошёлся тяжёлым сапогом именно по югу, и потому неприязнь Ншасы к Империи была эфемерной и едва ощутимой, а ненависть к Кадару — напротив.
Наёмник поговорил со своими, и отряд направился к Тиволи. С началом войны с Империей к северу потянулось немало людей: выдвинуться в большой войне можно куда надёжней, чем в бесконечной дворянской грызне за соседские земли или на границе с пустыней. К тому же, города сторонних войск пока не звали: зангцы били с моря, флотом, а флота у кадарских портов хватало. А вот в Тиволи, по слухам, Наатадж нок Эдол набирал людей, чтобы усилить своё войско, и платил не скупясь и в срок. Последнее, впрочем, Ортар знал и без чужих заверений: под красно-жёлтыми знамёнами Наатаджа нок Эдола он и сам успел походить пару лет назад. Правда, тогда ещё в составе чужого отряда, а не со своим, но о деньгах тиволийского герцога успел составить самое лестное мнение. Это вам не Его Величество нок Зааржат, главный талант которого — закатывать феерические всенародные праздники и раздаривать целые графства кому ни попадя. Наёмников король тоже всячески привечал и одаривал, пытаясь сбить себе армию сильнее, чем у Малледжаата нок Шоктена. Но нок Шоктенов в этой стране — что песчанок в степи. И все держатся вместе. И наёмников, что логично, недолюбливают. Ортар недолюбливал нок Зааржата, и предпочитал кормиться с Тиволи. Нок Эдол, по крайней мере, не звал на соседей гартаоэ или дазаранских пиратов. И мародёрство не приветствовал. Ну так и платил достаточно, чтобы можно было обойтись без погромов. Нок Шоктен тиволийца поддерживал бы, если бы не видел в нём угрозы собственной власти.
Так или иначе, на время войны нок Шоктены предпочли забыть о неприязни к нок Эдолам. Если бы война началась годом позже, её начал бы Кадар, и имел бы все шансы на победу. Империя успела первой, и шансы оказались равны.
Мише ол Кайле
2286 год, 28 день 2 луны Ппд
усадьба 'Заводье'
В Кадаре, на Кошкин взгляд, была крайне глупая система наследования. Родовые земли там дробились на доли, чтобы часть наследства досталась каждому ребёнку. Не деньги, ценности или часть доходов — а именно доля земли. Которую можно продать, обменять, заложить и не суметь потом выкупить… Кроме того, кадарские законы запрещали близкородственные браки. Близкими считались родственники до пятого колена. Даже самый богатый род в таких условиях неизбежно начинал дробиться, наделы мельчали, родственники воевали между собой за каждую деревушку, один и тот же замок мог принадлежать по частям десятку озлобленных наследников… Роды мельчали, хирели и в конечном счёте разорялись. Сложноветвистый, многолюдный и богатый род нок Шоктенов был счастливым исключением — личной заслугой герцога Малледжаата. Свору родни он держал на коротком поводке и неспешно и обстоятельно заполнял нок Шоктенами все ключевые должности в Рааде. Лорд герцог проявил недюжинный талант дрессировщика, за долгую жизнь выучив многочисленных кузенов, племянников, шуринов, свояков и прочая плясать под любой мотив на выбор всесильного канцлера. Да и не только родственников. В первую очередь он выучил плясать под свою дудку короля. Кадару очень повезло с канцлером — при таком-то короле. А вот Империи с кадарским канцлером повезло не очень.
И с нок Эдолом Империи не повезло. В Тиволи ещё чуть ли не со времён ол Джашье сохранилась имперская система наследования: земли и титул получает только старший ребёнок. Сейчас этот старший ребёнок, Наатадж нок Эдол, мало того что своих людей поднял — чуть ли не всё герцогство! — так ещё и наёмников набрал на три войны вперёд, благо, их в Тиволи всегда хватало. И привёл всё это воинство к нок Шоктену, как честный патриот. То есть, к нок Зааржату, конечно. Канцлер покривился, но изъявил благодарность.
Джаршад, правда, наши всё равно взяли, но там и застрянут, похоже. По крайней мере, до осени. Ол Баррейя твёрдо намерен там укрепиться, судя по письмам Дзоя.
Кошка встала со скамейки и пошла по садовой дорожке к дому. Здесь было хорошо. Тенисто и тихо. И Тидзо здесь нравилось, хотя она явно предпочла бы удрать в Кааго — или позвать Вена сюда. Кошка полагала, что и втроём здесь замечательно. Она сама не ожидала, что успеет устать от столичной жизни. И иногда, сидя с Кироем и Тидзо за чаем или отправляясь верхом по окрестным полям или в лес, можно было
