– Знаю. Просто – ты не понимаешь, Альфи. Помнишь фильм, что ты мне показывал? 'Расемон'?
– Конечно.
– Ты вырос в Корпусе. Я знаю, ты любишь его. Но – ты знаешь, ты должен знать – что они показывают лишь одну сторону истории, не так ли? Ты знаешь, что есть целый мир за пределами Корпуса, которому нет до него никакого дела.
– Что случилось, Лиз? Кто-нибудь из преподавателей…
– Ничего определенного не случилось, Альфи. Дело лишь в том, что мне не нравится быть под контролем, а Корпус и есть контроль. Дело в том…
– Дело в том, чтобы быть телепатом, – сказал Эл. – Лиз, мы то, что мы есть. Для нас нет другого места. Никакого. Корпус – все, что есть, и я знаю, что здесь есть некоторые вещи, которые тебе не нравятся, но…
– Откуда ты знаешь, что ничего другого нет? Откуда тебе знать? Всю жизнь тебя учили одному – что Корпус – единственный путь. Ты не видишь, что это им на руку?
– Кому 'им'? Нет никаких их. Корпус – это мы, Лиз…
– Неужели? – она села в постели. – Когда это 'мы' имели право высказаться о регулировании воспроизводства? Когда 'мы' вообще имели право что-то сказать? Когда мы приняли решение никогда не становиться адвокатами, или биржевыми брокерами, или политиками…
– Это закон Земного Содружества, Лиз.
– Это то же самое, Альфи. Все это контроль, и мы просто делаем, что нам говорят они.
– Ты говоришь, что у меня не хватает мозгов понять, что я под контролем? – спросил Эл, вдруг немного разозлившись. – Что я верю, будто Корпус лучше всего, лишь потому, что мне так сказали? Лиз, я был вне его. Я видел, что случается с нашими без Корпуса. Я увидел…
– Ты увидел лишь то, что они хотели тебе показать.
– Нет. Я сам погнался за Бразг и Нильссоном. Нильссон был больной. Он бы убил меня. Все подполье такое.
– Как много из одного примера! Ты хотел лишить его свободы. Конечно, он…
– Нильссон был преступник. Какой, по-твоему, свободы заслуживает преступник?
Она посмотрела на него сверху пылающими глазами, и он вдруг ужасно испугался. Не ее, но за нее. Но тут она нагнулась и поцеловала его в лоб.
– Прости, Альфи. Я расстроила тебя, а я не хотела этого делать. Просто иногда мне хочется, чтобы ты увидел больше, чем видишь, хоть на минуту.
– И я хочу, чтобы ты поняла, – сказал Эл. – Я знаю, это трудно. Нам в Первом Звене всегда говорили, что наша работа – довести до понимания поздних…
– Так это все, что ты со мной делаешь? – сказала она, снова вспыхивая. – Доводишь до моего понимания? Выполняешь обязанность интегрировать поздних как хороших членов Корпуса?
– Тебе лучше знать, Элизабет Монтойя. Ты знаешь, что я к тебе чувствую.
Ее лицо было жестким, но теперь вновь расслабилось.
– Знаю, – она вздохнула. – Иногда я хочу не знать. Однако ты лучшее, что когда-либо со мной происходило. Я тебя люблю. – И она снова вернулась к нему, и они совершенно погрузились друг в друга. Скоро она уснула. Элу это удалось не сразу. Он ощущал какое-то небывалое удушье, будто его стукнули в солнечное сплетение. Как в бреду. И он не понимал, что это означает.
Недели шли, и Лиз, казалось, успокоилась. Приближались заключительные экзамены, это означало, что они меньше виделись, но когда они прокрадывались друг к другу на час или больше ночами, им было хорошо. Она все еще казалась несколько рассеянной, но и он был таким же. Менее чем через месяц долгое испытание академией закончится, и они станут, наконец, пси-копами – интернами, во всяком случае.
За неделю до выпуска они встретились за ланчем, и она попросила его о встрече в ее комнате той же ночью.
Он пришел, немногим позже девяти. Связи, подобные этой, были из области двусмысленности – в сущности, каждый знал, что студенты посещают комнаты друг друга, и официально это было запрещено. Пока вы был осторожны, пока видимость была сохранена, никому по-настоящему не было дела. Как добрый родитель, Корпус знал, что иногда лучше быть подслеповатым на один глаз.
Так что прокрасться было просто ритуалом, хотя пойманного и ждало наказание. Ему могли на время запретить общаться с Лиз; увольнительные, и так добываемые с трудом, могли быть совершенно отменены.
Элу нравилось окно. Это было традиционно и давало ему шанс отточить свое умение лазать.
Он постучал в стекло. Немного погодя штора отодвинулась, и там была Лиз. Она мелькнула неуверенной улыбкой и впустила его.
Он сразу увидел, что происходит нечто странное. Одежда была аккуратно сложена на кровати, а ее рюкзак открыт и уже наполовину собран.
– Что такое? Ты получила отпуск?
Она помедлила и закусила губу, и он внезапно понял, что она собирается ему сказать. Что она встретила кого-то еще. Что они взяли отпуск вместе.
'Нет', передала она, 'я не получала отпуск'.
'Почему же ты собираешься?'
'Я не получила отпуск. Я ухожу'.
'Это плохая идея. Я ушел однажды в САМОВОЛКУ, помнишь…'
Она вдруг бросилась в его объятия, обхватила его так крепко, что прямо чуть не задушила. 'Не в САМОВОЛКУ, Эл. Я ухожу. Ухожу из Корпуса'. Она немного отодвинулась, так что он смог увидеть ее глаза, увидеть, что она серьезна.
'Нет, ты не уходишь. Ты просто чем-то расстроена. Ты не обдумала как следует. Ты страшишься экзаменов…'
'Да. Я боюсь их выдержать. Я проверяла, Эл. Никто из выдержавших экзамены никогда не покидал Корпус'.
'Конечно, нет. С чего бы?'
'Кое-кто пытался. Их отправили в центры реабилитации. Я уйду сейчас, до того как кто-то засечет, что я чувствую, до того как они пошлют меня туда'.
Он чувствовал, как бьется о него ее сердце. Своего собственного он совсем не чувствовал. Странно.
'Лиз, я люблю тебя'.
'И я люблю тебя, Эл. Потому я и прошу тебя – умоляю тебя – идем со мной. Мы можем быть вместе. Не во время отпуска, а всегда. Мы можем делать все, что собирались, и более того. Мы можем быть свободны'.
'Мы стали бы преступниками, Лиз. Такими же преступниками, как те, на кого нас учили охотиться'.
'Верно. Мы знаем все хитрости. Нас никогда не поймают. И мы можем отправиться во внешние миры, где никому нет дела, куда не дотянется Корпус'.
– Господи, – прошептал он. Он не мог стоять. Он сел на кровать возле нее.
– Я сделаю это, Эл. Я должна, и я хочу, чтобы ты понял. Я хочу, чтобы ты был со мной. Но если я останусь здесь, я зачахну. Я задохнусь. Ты единственная причина, чтобы оставаться, и если я сделаю это, то в итоге возненавижу тебя. Я не хочу тебя ненавидеть.
Он обхватил голову руками. Он не мог думать.
– Только… подожди еще несколько дней. Дай мне время подумать.
– Нет. Эл, если я дам тебе время подумать, ты никогда не уйдешь. Именно сейчас, глубоко-глубоко, ты знаешь, что это правильно. Я это чувствую. Ты знаешь, что так лучше для нас. Для тебя. Что дал тебе Корпус, кроме боли? Ты думаешь, что твое место здесь, но был ли ты ему когда-нибудь родным?
– Только тебе, – пробормотал он. – Только ты и Бей когда-либо заставляли меня чувствовать такое.
– Видишь? Впервые в жизни, Эл, поступи как велит тебе сердце. Как велит страсть, я знаю, живущая
