— Давай, коник, вперед!
Рычание сзади прозвучало так близко, что от испуга рыжий конь едва не покатился по брусчатке, но выстоял, и, поднимая каменные брызги, помчался к манящему призрачному свету. Аинэ оглянулась, и сквозь темные круги перед глазами увидела его. Оборотень приближался, стремительно сокращая расстояние. Глаза гызмаала горели яростью и жаждой новой крови.
— Дедушка Кондрат…
— Внучка, держись!
— Атам, адюптя, атам!
Они вскарабкались по непокорным, скатывающимся камням и вылетели на свет. Лес, опушка, лучи поднимающегося солнца освещают безжизненные ветви, покрытые тяжелой снежной шубой. Едва они появились из подземного хода, что скрывался в заснеженном, покатом холме, как солнце ушло за тучи, налетел ветер и принес с собой злые колючие снежинки. Толстик взметнул кучу снега, метнулся вправо, словно спиной почувствовав, как оборотень взметнулся над ними, расставив лапы. С разочарованным ревом чудовище опустилось на снег, образовав огромную яму в подмерзшем с ночи снеге. Брат Кондрат вдруг с ужасом понял, что Аинэ соскальзывает с седла. Толстик! Рыжий конь неудачно подвернул ногу, с испуганным ржанием завалился на бок. Долгий крик Медвежонка еще звенел в ушах, когда отец Кондрат с трудом встал на колени, сплюнул снег, огляделся. Аинэ успела отползти в сторону, прежде чем потерять сознание. Мхеценыш уже взобрался на плечо девушки и угрожающе рычал. Волосы на голове Медвежонка ощетинились, когти выходили и прятались снова на маленьких пальцах. Испуганно ржал Толстик откуда-то из ельника, что раскинулся вокруг. Значит, жеребец ничего себе не переломал, мелькнула мысль в голове инока. Но конь бежал, как теперь его ловить…
Рычание. Словно идет со всех сторон. Шипит маленький мхец.
Брат Кондрат резко перевернулся. Вспыхнуло болью колено, но инок умудрился встать и, выставив перед собой дубину, уставился на медленно приближающегося гызмаала. Губы монаха шептали молитву.
Гызмаал прыгнул вперед, прямо на угрюмо ждавшего отца Кондрата. Инок не успел испугаться. Что- то длинное и почти незримое столкнулось с оборотнем. Яростный вой, и чудовище приземляется в стороне от опешившего человека. Отец Кондрат оглядывается на Аинэ. Что такое?! Девушка и мхеценыш исчезли. Только что маленький мхец прикрывал собой бесчувственную девушку, вот под этой елью! Но как…
Горгиз поднялся, выдернул из ноги копье, отбросил в сторону. Немыслимым молниеносным движением метнулся в сторону. Припал к земле и принялся красться по снегу, оставляя за собой алые капли.
Брат Кондрат услышал хруст снега, и медленно повернулся. В голове мутилось, колено ныло дергающейся, колючей болью.
— Ты, — прорычал Горгиз, вытягивая голову и вылизывая рану на бедре.
Отец Гулверд смотрел на гызмаала, чуть склонив голову на бок. Худое лицо монаха было бледным, капюшон откинут на спину, казалось, он не замечал порывистый холодной ветер, что злобно дул прямо в лицо, неся такие же злобные снежинки.
— Ты не один! — гызмаал понюхал воздух, оскалил клыки. Повернул косматую голову. — Я чувствую ЕГО запах. И… еще кто-то!
— Уходи, несчастный Горгиз, — тихо проговорил Гулверд. — Не позорь свою семью.
Потрясенный брат Кондрат оступился и упал на спину, пополз назад. Оборотень снова ринулся вверх, огласив морозный воздух кровожадным воем. Гулверд стремительно отпрыгнул, но летящий как стрела гелкац неминуемо опрокинул бы монах в снег, если бы из ельника не вылетела рычащая туша, и не обрушила на взвывшего Горгиза удар когтистой лапой. Гелкац полетел в сторону, ударился о ель и мгновение не двигался, затем резко вскинулся, поднялся. Красные глаза прищурились. Отец Кондрат полз в сторону деревьев, помогая себе руками. Колено распухло и горело. Инок не смотрел на второго оборотня, появившегося на снегу. Кондрат даже не удивился, почему отец Гулверд спокойно стоит, широко расставив ноги и поигрывая кинжалом. Сил на удивление не осталось, лишь мысли о пропавших Аинэ и мхеценыше метались в болящей, тяжелой голове. Куда они делись, что он скажет Касперу и Зезве? Зезва, сынок…
— Горгиз, сын мой, остановись!
Брат Кондрат сглотнул, оперся локтем о землю и медленно повернул голову. О, всемогущий Ормаз!
Отец Андриа стоял на том самом месте, где только что рычал второй оборотень. Седые волосы уже не прикрывали страшные рубцы на месте глаз. Настоятель Кеманского монастыря спрятал за спину окровавленную руку, которой только что отбросил на дерево Горгиза. Белоснежные одеяния слепого монаха почти сливались с белизной сугробов.
— Кондрат, — позвал Андриа, улыбнувшись, — не бойся меня, брат мой, я не причиню тебе зла.
— Не причинишь, — прохрипел отец Кондрат, продолжая ползти к деревьям, — ты, оборотень, чудовище… О, Дейла… Кто это?
— Дай руку, брат, — тихо проговорил Гулверд, протягивая ладонь.
— Ты… — Кондрат запнулся, — как же ты…
— Долго объяснять. Что с ногой?
— Аинэ и мальчик…
Отец Гулверд вдруг поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то. Слабая улыбка появилась на его губах.
— С ними все хорошо.
— Это ты их спрятал? — вскричал брат Кондрат.
— Нет.
— Но…
Гулверд молча приложил палец к губам, и отец Кондрат обессилено откинулся на снег.
Горгиз кругами ходил под деревом, не спуская с настоятеля горящих глаз. Когда отец Кондрат оглянулся снова, молодой душевник уже вернул себе человеческий облик.
— Ваше преподобие! — выкрикнул Горгиз, косясь на застывшего, словно статуя Гулверда. — Где же твое спасение? Где вызволение? Не его ли ты обещал мне, когда я извивался в кандалах на Ложе Смерти? Что я получил взамен смирению? Разве исчезла боль? Разве пропала жажда крови?
— Но она пропала у меня, сын мой, — покачал головой отец Андриа. Ветер развевал волосы старца. Рубцы набухли кровью, рот слегка приоткрылся.
— Ты?! — засмеялся Горгиз, и этот смех перешел в стон. — Ничего не изменилось, никакой свободы и избавления я не получил! Лишь страдания на Ложе, да глупые песни твоих монахов…
— Отсутствие свободы заставило тебя убивать невинных в Кеманах? — тихо спросил Андриа. — Боль заставила тебя переметнуться, поверить злому слову тех, кто… — настоятель умолк, провел ладонью по лбу. — Сынок, сынок…
— Я — сын Народа Души! — прорычал Горгиз, сжимая рукоять ножа.
— Я тоже, — возразил Андриа. — Но я не убиваю. Я не зверь!
— Но ты же хочешь! — выкрикнул Горгиз. — Признайся же, хочешь! Вкус свежей крови и мягкой плоти, что может быть лучше, что?! Зверю — звериное!!
Отец Андриа молчал.
— Боль… — засмеялся Горгиз, сжимая левую руку в кулак. — Она — как изволение, как очищение для меня. Сколько времени я верил тебе, святой отец, верил, что глупыми молитвами можно излечиться, убить зверя… Нет!!
— Но я… — поднял голову Андриа, однако Горгиз прервал его:
— Не знаю, что ты сделал и как, но не для меня песнопения и мучения в кандалах на Ложе из холодного камня!
— Сынок… — голос Андриа был полон сострадания.
— Не смей жалеть меня! — взвыл юный душевник. Губы Горгиза кривились, он перекидывал топор из одной руки в другую, не сводя глаз с неподвижной фигуры настоятеля. Брат Кондрат увидел, как напрягся Гулверд, но Андриа поднял руку. Лицо слепца повернулось в сторону дрожащего от ярости Горгиза.
Брат Кондрат вздрогнул, напрягся. Гулверд закончил возиться с его коленом и коротко свистнул. К
