довольно ловко и мило выворачивается.
– Вы приедете ко мне в Париж?
– Разве в Париже есть море?
– Корабли стоят в Гавре, но мой дом в Париже. Я парижанин.
– Браво!
Катя привезла Филипа к новому памятнику на Петроградской стороне: крест, сделанный из судовой брони, и два моряка, открывающие кингстон.
– Это памятник миноносцу «Стерегущий», – объяснила она. – Моряки потопили свое судно, чтобы оно не досталось врагу.
Филип молча и строго снимает фуражку.
Вечером по маломодному уже проспекту они ехали вдвоем на медленно цокающем копытами извозчике. Ну, конечно, как и полагается, Филип держал в своей руке Катину ручку.
Навстречу процокал копытами отряд косматых азиатских кавалеристов. Недавние знакомые Филипа граф Оладушкин и князь Рзарой-ага поклонились ему с седел.
– Конгрэтьюлэйнз!
– Сэнкс, фрэндз, – поклонился и им Филип и обратился к Кате: – Почему вы мне плохо желаете?
– ?
– Спокойной ночи в Петербурге?
– Ну что ж, желаю вам бурной ночи в Петербурге, – засмеялась Катя. – Но я должна с вами проститься здесь.
Знакомый уже зрителю большой дом с ярко освещенными окнами выплывал из-за угла.
– Я не отпущу вас сегодня, Катя!
– Вы должны… Я прошу вас! Встретимся завтра!
– Позвольте мне проводить вас!
– О нет, ни в коем случае! Оревуар!
Она вырвала руку, торопливо улыбнулась Филипу, быстро взглянула на часики, соскочила с пролетки и через секунду скрылась за тяжелой дверью ярко освещенного дома.
Филип тоже посмотрел на свои часы.
– Что ж, до встречи у сфинксов осталось не так уж много, – пробормотал он, – а потому… – он протянул монету извозчику и спрыгнул на мостовую.
…
В огромном зале, куда быстрыми шагами вошел Филип, не меньше сотни барышень сидели за длинными столами и втыкали длинные медные штырьки в розетки. Телефонная станция Санкт- Петербурга.
Катя увидела Филипа и встала ему навстречу. Она была бледна.
– Так вот вы где проводите свои бурные ночи, – сказал он, счастливо смеясь.
– Я работаю здесь ночной телефонисткой, – пробормотала «светская куртизанка». – Здесь все-таки неплохо платят…
Он протянул ей руки.
Все девицы забормотали в трубки «занято, занято, занято», все приподнялись, и все с умиленными улыбками наблюдали прекраснейший в лучших традициях поцелуй Кати Орловцевой и ее чудесного морского «принца».
Как обычно, бурный взрыв восторга, аплодисментов сопровождает коронный номер необыкновенной женщины Агриппины – поднятие над головой платформы с шестью обыкновенными мужчинами.
Затем происходит необычное. На трибунах во весь свой внушительный рост вырастает боцман Формидабль, пылающий любовью. Он поет жутким басом, аккомпанируя себе на контрабасе:
Чуть дрогнул помост в могучих руках. Слеза прокатилась по багровой щеке. Агриппина опустила помост и… и бросила розу Формидаблю, и тот ее поймал, едва не теряя сознания от счастья.
Тут же выскочил из-за угла кулис мистер Дэйнджеркокс, выставил боксерские кулачки и взлетел на трибуны. Боцман, однако, не растерялся и огрел соперника контрабасом по голове.
Публика изнемогала от смеха, полагая, что это новая сногсшибательная клоунада.
Ночь дуэли! Роковое движение часовой стрелки! Прошлое сумбурной чередой проносится в эти минуты в воспаленном мозгу дуэлянта…
Неужели наш герой выражается столь высокопарно? Конечно же нет! Это его «друг», завистник и вечный подражатель Роже Клаксон, скрестив на груди руки, сидит в своей каюте и воображает себя капитаном Деланкуром.
Но что это? Он слышит какую-то веселенькую подпрыгивающую музыку. Трагически-торжественный, но слегка оскорбленный легкомысленными звуками, Роже приходит в кают-компанию и видит там своего командира, который – улыбка до ушей – бренчит на пианино, напевает «В Японии было иначе, в Бразилии было иначе», да еще и попивает винцо.
– Чем ты занят, мой несчастный друг? – спрашивает Клаксон.
– Готовлюсь к дуэли! – был ответ.
Филип посмотрел на часы.
– Ба! Уже без четверти! Пошли! Прихвати-ка, дружище, вот это!
Он показал на огромный саквояж.
– Что там? – опешил Роже.
– Оружие.
Разгар белой ночи. По середине Невского проспекта катит «паккард». Граф Опоясов и Владислав на заднем диване.
– Все-таки это возмутительно, Владислав, что вы отрубили от редкого тропического растения цветущую ветвь, – вычитывает граф дуэлянта.
– Однако, взгляните, ваше сиятельство, какой получился великолепный пропеллер! – восклицает Владислав, показывая названный предмет.
Авиатор просто сияет. Пушечный оглядывается злорадно на графа и подмигивает Владиславу.
– Кажется, все ваши шишки уже зажили после утреннего падения? – хмуро осведомляется граф. – Как- то странно у вас получается.
– Петр Степанович, авиаторы – как коты или даже лучше! – восклицает юноша. – У нас даже переломы срастаются за один день, не говоря уже о растяжениях. Я вполне, вполне готов к новым полетам.
– И вы это говорите перед дуэлью? – усмехнулся Опоясов.
– Ах да, дуэль! – хлопнул себя по лбу Владислав. – Ну, конечно, я буду летать не вместо дуэли, а после нее. Жаль француза, он мне симпатичен. Лучше бы на его месте были вы. Пардон, что-то я не то говорю.
– Вы совсем не думаете о Кате, – сердито сказал Опоясов.
– Зато вы, ваше сиятельство, больно уж много о барышне думаете, – пробасил Пушечный.
– Молчать! – побагровев, заорал Опоясов. – Молчать, мерзавец!
– Стоп машина, – сказал Пушечный и остановился. – Дальше, ваше сиятельство, придется пешком.
– Это почему же?! – взревел было граф, но осекся. – В чем дело, объясните, господин Пушечный.
– Бензину не хватит на обратный путь, ваше сиятельство. Необходимо заправить резервуар.
– Да зачем же нам обратный путь! – вскричал граф. – Главное, туда добраться.
– А трупы на чем будем везти, ваше сиятельство? Ежели Славик мусью прихлопнет? Или наоборот? Или друг друга укокошат?
– Фаддей Иванович, безусловно, прав, – говорит Владислав. – Без автомобиля с трупами будет масса
