благодаря халатности своих отцов-командиров. Посему следующая глава имеет сюжетные предпосылки.
6. День шестой
В тюремный застенок приземлили всех главных Персонажей нашего странного сюжета. А именно: армейскую троицу и мафиозную двоицу. И все Персонажи осознают и осознали, что приземлились на нары только из-за Клюева. То есть, если б Клюева не было — то не было бы и… Ну-ну, если б у бабушки были колеса — это была бы не бабушка, а трамвай…
Персонажи сидели и осознавали предысторию своей каталажки несколько календарных недель. Во время горьких дум щёлкнули запоры, жёсткая вертухайская рука втолкнула в застенок двух мужиков: широкоплечего бугая и маленького толстяка.
— Познакомьтесь, братэлосы! Леонид — он мусоровозчик. Хотел загнать мне армейский автомат! Сделку сорвали менты… — улыбчивым голосом, без предисловий, сказал купец Ануфрий Андрюшкин, стоя на пороге. Вблизи громоздился Леонид.
Задумчивая Тишина отдала Паузе законную дань, а дальше воскликнулись две фразы:
— Ануфрий, наш братэлло-близнец!
— Отменная травка попалась!
Посредине застенка находится дощатый стол, по его сторонам первая и вторая лавки, стены опоясали лежанки-шконки. Диспозиция Персонажей являлась таковой:
Сергей Сергеевич и Леонид сидели рядком на первой лавке, и пыхали косячок. В перерывах между пыхами, в молчаливом кайфе, парочка жевала конфеты-ириски.
Близнецы Андрюшкины кружились в Тройном Вальсе, и самозабвенно пели:
— Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Николай Николаевич и Михал Михалыч неспешно диалогировали, сидя рядком на второй лавке:
— Когда-то я был неверующим Михал Михалычем, и любил резать яйца.
— Ныне ты верующий Михал Михалыч, и не любишь резать яйца? Да?
— Смотри на рожу Нафани и тоже станешь верующим, полковник. Если ты неверующий. А если уже верующий — то неверующим тебе не быть. Всё дело в его роже. Понимаешь?
У мафиозы Андрюшкина под левым глазом, по-прежнему, торчал крутотенный синячище.
— А как в смысле яиц?
— Жажду, полковник! Ай!
Михал Михалыч смурно вздохнул, в расстройстве вскочил и полез на лежанку-шконку — то ли грустить о прошлом, то ли мечтать о будущем. И тотчас в «Окне для Корма» прозвучал сочный надзирательский голос:
— Андрюшкин, который из Мафии. Прими посылку!
Нафаня живо бросил братьев и принял от вертухая коробку из плотного картона, склеенную албанскими печатями. Аристофан и Ануфрий раздраженно забухтели.
Нафаня на почтительно растопыренных пальцах преподнёс посылку своему боссу.
— Наконец-то мне прислали Яйцерез! — любовно погладил картон Михал Михалыч и оглядел застенок с фанатичным блеском в глазах. — Нужно выбрать чувака!
Заскрипели петли распахиваемой железной двери. Тюремные петли скрипят всегда и всюду, во все времена и на всех континентах. В помещение проник начальник каталажки Крысятин, обеими руками он крепко держал «Ведомость учёта людей».
Зэки с разной интонацией осмотрели начальника. Михал Михалыч вскрыл печати, достал из коробки бумажный лист и тупо моргнул.
— Все сидельцы могут отправляться к этой матери на свободу! Амнистия! — объявил Крысятин, сверяясь с «Ведомостью».
«Салют от фальшивых полутора миллионов!» — проинформировал бумажный лист, давая сигнал бомбе, из каковой и состояла посылка.
Застенок тряхнуло и наполнило едким дымом. А потом прогремел взрыв. А может, сначала прозвучал взрыв, а потом осыпалась редкая штукатурка и дым застлал пространство. Точно одно — зэков забрызгало жёлтой кровью Михал Михалыча, а взрывной волной раскидало по углам и по стенам. На дощатый стол упала голова Михал Михалыча: с наполовину выбитыми зубами, одноглазая и без причёски.
Кровавую Тишину прогнали тоскливые возгласы, что заметались по застенку вперемешку с кашлем: «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…».
— Все могут идти к этой матери! — напомнил Крысятин. — Кроме трупа Михал Михалыча! Потому что трупы мы не выпускаем!
— За блестящую операцию по поимке опасных бандюганов награждаются двое ментов из столичной уголовки! — торжественно объявил генерал Вахромеев. — Медалями МВД третьей степени!
Награждение происходило в Главном Корпусе Министерства Внутренних Дел, в Первой Парадной Зале, на Большой Сцене.
— Практически всех пойманных ими бандюганов вчерась выпустили по амнистии. Но это значит только то, что медали запоздали. А не то, что менты сработали хреново!
Генерал фамильярно наколол награды на милицейские груди и представил:
— Прошу любить и помнить! Родственники — типа братья! Свинук и Свинятин! Им — героям, слово!
Награждаемые сегодня взамен привычных штатских бушлатов надели бушлаты милицейские. Свинук пришёл за наградой без пистолета, а Свинятин без Пакета. А может, не они сами так пришли, а их так прийти попросили. Или вынудили.
— Мы не родственники, — поправил Свинятин.
— Мы просто работаем вместе, — подтвердил Свинук.
— Это народ не волнует, — тихо отметил генерал. — Скажите спич или спасибо, и убирайтесь со сцены! Мне ещё полсотни медалей надо раздать…
У тёплого костра, на Главной Столичной Помойке, посиживали Тома и Профессор. Парочка только что отобедала шматом солёного сала и буханкой ржаного хлеба, а теперь умиротворенно глядела вдаль. Там, вдали, по полю, гулял Наци: нимба над головой и других ангельских признаков не было. Наци просто гулял по полю, наслаждаясь какими-то своими, одному ему ведомыми, мыслями. Рядом с Наци гулял Зверь в виде единого целого кобеля. Зверь улыбался.
— Профессор! Пойдём просить отца Серафима о трудоустройстве и каяться? — не выдержала позыва сердца Тома.
— Пятнадцать лет я преподавал физику и не верил в Бога, — неуверенно заявил Профессор. — А пожив на Главной Столичной Помойке ещё пятнадцать лет — не только не верю, но и разочарован в Боге, в которого не верю.
…по полю, в направлении храма, шли муж и жена. На ручках у Томы пушистым клубком свернулся Зверь. Он — спал, и ему снились стихи:
