— Спасибо, брат Александр! — инок присел на стул, достал из ящика стола алюминиевую ложку, и — придирчиво ощупав глазами тазик — принялся, жадно чавкая, поглощать похлёбку.
— Слушай, Серёга, я хочу тебе помочь… — начал Саня, опускаясь на диван.
Монах на секунду оторвался от еды, посмотрел на вора, показывая, что слушает, и вновь погрузился в чавканье.
— Я вижу, что ты здесь постоянно голодаешь, — продолжал карманник, закидывая ногу за ногу. — Мало того, кормят всякой дрянью… Я смогу тебя выручить. Как думаешь, почему я ничего не трескаю?
Инок недоумённо подвигал плечами, промычал с набитым ртом:
— У-у-у?..
— У меня был с собой запас хавки, — пояснил ворюга. — Я пронёс её в карманах штанов и за поясом. Как понимаешь, много я пронести не мог, и еда уже закончилась. Но сегодня мне привезут из города уже много. Я желаю поделиться с тобой.
— А что тебе привезут? — Сергий, наконец, смог сказать.
— Что привезут? — повторил послушник. — Гм… Ну, колбасу, всякие там паштеты… курицу…
— До воскресенья Великий пост, мясного нельзя! — возразил монах, жуя слова. Рот был забит супом.
— Ты, главное, не грузись постом! — осадил Сидоркин. — Господь, думаю, не обидится, если мы немного потешим плоть.
— Ты уве-ерен? — спросил инок.
Он вытянул губами из тазика остатки жидкости, проглотил. Взялся за кружку.
— Конечно! Ты ведь хочешь курицу?
— Хочу! — согласился Сергий, потупив глаза.
Затем он, громко булькая, в несколько глотков, опорожнил кружку с молоком.
— Ну и классно! Сегодня ночью я стукну в окно, отопрёшь ворота. Возьму продукты и сразу назад. Поделим их по-братски! — Саня встал, собираясь уходить. — Жди!
— Почему ты заботишься обо мне? — Сергий также поднялся.
— Нравишься ты мне, Серёга! — подмигнул ворик. — В тебе есть что-то такое… э-э-э… — он щёлкнул пальцами, огляделся, упёрся взглядом в икону и неожиданно выпалил. — От Бога!
Монах хлопнул ресницами.
— Нет, точно! — развивал мысль Сидоркин. Он подошёл к лику Спасителя, взял иконку в руки, посмотрел на толстяка. — Ты и этот Парень сильно похожи!
Сергий, заворожено глядя на собеседника, провёл пальцами по щеке, ощупал подбородок, нос.
— Посмотри в зеркало, увидишь!
— В обители нет зеркал… — грустно констатировал монах. — Это дьявольское изобретение…
— Ну, я тебе говорю, — не отставал карманник, ставя икону назад. — Те же глаза, губы… — Он приблизился к иноку, хлопнул по плечу. — Ты, случайно, не в родстве с ним, явно далёкий потомок.
— У меня в Израиле дядя жил! — сообщил Сергий, зардевшись.
— Ну, вот видишь! Бог, кажется, был евреем?
— Иудеем! — поправил монах. — Что, в принципе, одно и то же!
— А я что говорю! До ночи, Серёга, — усмехнулся Сидоркин. — Пойду, приготовлю мешок побольше для еды. — Саня вышел.
14. Чистый четверг
Сидоркин потянул дверь игуменского кабинета и очутился внутри. Феофил сидел за столом, глубоко погружённый в чтение. Он был так увлечён процессом, что даже не слышал, как Саня зашёл.
Сидоркин кашлянул. Ноль эмоций.
— Аббат! — позвал негромко Саня. Никакого ответа.
— Ээй! — крикнул Сидоркин, он пожевал губами и добавил. — Фе…фил?..
— Ааа?.. — настоятель встрепенулся. Затем поднял глаза, нежданно улыбнулся, показал рукой. — Присаживайся!
Возле единственного окна стоял стул, перед ним таз с водой.
Сидоркин подошёл к стулу, переставил его на полметра и сел.
— Разувайся! — скомандовал Феофил, вставая.
— Зачем? — удивился послушник.
— Буду мыть тебе ноги! — ответствовал игумен, закатывая рукава.
— Чтоо? — поразился Саня.
— Сегодня Чистый четверг! — со значением произнёс настоятель.
— Я знаю, что четверг… — протянул Сидоркин. — Слушай, ты случайно не педик?..
Игумен стал подходить, расставив поднятые руки, как хирург, готовый к операции.
— Сто-ой! — вор вскочил, спрятался за спинку стула. Предупредительно выставил вперед ладонь. — Не надо! Не подходи! У меня три ходки, но я никогда не имел мужиков, не говоря уж о том, что мужики не имели меня! Так что ты ошибся адресом!
— Сынок, ты не понял меня… — мягко произнёс Феофил. — В четверг перед Пасхой у нас все моют друг другу ноги…
— Ну и мойте, я-то тут при чём? — сопротивлялся карманник, отступая задом к выходу.
— Брат Александр, это новозаветная традиция, запечатлённая в Писании! — игумен остановился возле стула. — В данный день Иисус мыл ноги своим ученикам и наказывал им делать то же самое своим знакомым в дальнейшей жизни… А также учить этому людей!
— Да ты что!? — Сидоркин остановился. Опустил руки. — Но… для… чего!?
— Тем самым Иисус показывал, как надо вырабатывать кротость и смирение в себе! Кроме того, мытьё чужих ног — хороший способ укротить гордыню… Я сегодня накричал на тебя и выругался, тем самым войдя во грех… Мне не очень приятно мыть твои ноги, они, наверно, жутко воняют после коровника… — Феофил опустил голову, затем резко вскинул. — Но я желаю смирить свою плоть, искупить грех и встретить Пасху с чистым сердцем! Поэтому разувайся, садись на стул и не сопротивляйся!.. Потом, как я и обещал, мы вместе пойдём в часовенку и я помогу тебе уговорить Иисуса на то, чтобы он помог тебе… — Феофил замолчал, подвигал нижней губой. Похоже, он сам запутался в замысловатом предложении. — В общем, ты знаешь, о чём мы будем просить! — закончил игумен.
— Ну, ладно, — Сидоркин вновь присел, стащил галоши и носки, пробормотав: — Хорошо, что Иисус мыл только ноги.
Настоятель нагнулся, переставил таз к стулу, встал на колени. Карманник опустил ступни в воду.
15. Вторая ночь: кража
Давно уже стемнело. Луна стояла в последней четверти. На территории монастыря не слышалось ни шороха. От угла храма отделилась тёмная фигура, перебежала несколько метров до входа в церковь, потянула на себя дверь и исчезла внутри.
Прошла минута, в алтаре вспыхнула зажигалка, осветив Санькино лицо. Он повёл рукой… Язычок пламени выхватил из мрака выключатель, находящийся прямо у царских врат, рядом с вешалкой, на которой висели рясы: белая, чёрная, голубая. Карманник щёлкнул выключателем. В алтаре загорелся электрический свет от 4-х светильников, закреплённых по углам комнаты. Сидоркин положил зажигалку в карман брюк, приблизился к широкому деревянному столу посреди алтаря — Святому Престолу. Он был накрыт двумя скатертями — одна из них, конечно, плащаница, о чём Саня не имел ни малейшего понятия, для него это были просто две скатерти — коричневая, сверху белая. На столе лежала Библия в красивом
