звали Кристиан, он был маленький и тщедушный, но очень шустрый и компанейский. У него были черные курчавые волосы и живой взгляд; Кристиан все время улыбался.
Мастер, который невзлюбил Эдуара, работал главным образом с Жюльеном; однажды он сказал мальчику:
— Сдается мне, что хозяин всегда будет тобою недоволен. Придется с этим смириться, а в общем тебе наплевать: не успеешь оглянуться — и время твоего ученичества кончится.
И в самом деле, зимние месяцы промелькнули очень быстро; они, как обычно, были отмечены предпраздничной лихорадкой и безумной спешкой, когда с работой едва справлялись.
Элен, горничная из отеля «Модерн», уехала в Безансон: она нашла там другое место. Несколько дней Жюльен чувствовал себя особенно одиноким, но довольно скоро снова начал следить за девушкой, похожей на Марлен Дитрих: она по-прежнему проходила мимо кондитерской. В сущности он и не переставал думать о ней.
Господин Петьо продолжал каждое утро читать и комментировать газетные статьи. В полдень и вечером, за едой, все слушали последние новости, передававшиеся по радио. И с каждым месяцем хозяин все упорнее говорил о том, что война неизбежна. Впрочем, об этом говорили и другие.
— Я уйду на четвертый день мобилизации, — постоянно твердил мастер. — Мне надо являться в казарму, в Шалонском предместье.
Хозяин рассказывал о том, что он делал во время войны 1914 — 1918 годов, и давал мастеру советы. Когда он умолкал, Андре принимался вспоминать, что делал во время той войны его отец. Почти каждый раз он так заканчивал свой рассказ:
— Воинскую повинность я отбывал в частях пеших егерей. И лучше всех в батальоне кидал гранаты.
— Метать гранаты — занятие не самое спокойное, — замечал хозяин. — В четырнадцатом году много гранатометчиков полегло на поле боя.
При этих словах мастер расправлял плечи, и лицо его становилось суровым.
Госпожа Петьо по-прежнему жеманничала и сладко улыбалась:
— Вы ведь все пойдете на войну, не так ли? И принесете мне уши немецких солдат. Добротные немецкие уши, из которых я сделаю себе ожерелье.
Весною немало говорили об окончании войны в Испании. Господин Петьо радовался поражению «красных». Доменк, которого Жюльен часто встречал по вторникам, а также и в другие дни, когда подростки занимались боксом, твердил, что мир загнивает и что Франция дорого заплатит за то, что позволяет фашизму укрепляться повсюду.
Жюльен внимательно прислушивался к разговорам. Он думал о том, что рассказывали разные люди, вспоминал о фотографиях, на которых были изображены траншеи, о таких фильмах, как «Деревянные кресты», «На Западном фронте без перемен», «Великая иллюзия», и неотвратимо ощущал, что война приближается. Тогда-то, конечно, вся жизнь переменится. И, конечно, разом изменится монотонное течение дней…
Каждую неделю на первых полосах газет появлялись новые географические названия, новые имена: Чехословакия, Литва, Данциг с его коридором; мелькали фамилии министров, глав государств и дипломатов, они много разъезжали и совещались друг с другом.
— В конце концов, будет война или не будет, но все происходящее стоит денег, — надрывался хозяин. — А кто в конечном счете всегда платит? Мы! Несчастные коммерсанты! Скоро мы будем работать только для того, чтобы платить налоги. По здравом размышлении я начинаю думать, что, пожалуй, не так плохо, если начнется серьезная война — она поможет нам избавиться от этого сброда.
Жюльен порою пытался понять, кого хозяин подразумевает под словом «сброд». Это были одновременно и коммунисты, и испанские республиканцы, бежавшие во Францию или оставшиеся у себя на родине, и русские; это были также Гитлер, Муссолини и вся их клика; в это понятие входили и англичане, которые всегда старались втянуть Францию в войну, чтобы извлечь из этого пользу для себя и выгодно торговать…
Мальчик долго размышлял. По словам хозяина, все это был сброд, а между тем Гитлер воевал с испанскими республиканцами, англичане теперь не ладили с ним и, видимо, недолюбливали коммунистов. Устав от бесплодных попыток разобраться в этом, Жюльен в конце концов привык к мысли о близости войны и теперь рассеянно слушал, как хозяин орет, размахивая газетой.
В одно августовское утро господин Петьо появился в цеху вне себя от ярости. Сперва он нервно захохотал, но его смех тут же перешел в какое-то рычание.
— Я так и знал! — вопил он. — Я предвидел. Но если бы я об этом раньше заговорил, на меня бы начихали. Мне никогда не желают верить, но на сей раз убедятся в моей правоте… Убедятся!
Он поперхнулся. Потом протянул газету мастеру.
— Держите, читайте сами: «Германия и СССР решили заключить пакт о ненападении, — сообщает официальное германское агентство. — Господин фон Риббентроп сегодня выезжает в Москву». Вот и вся недолга.
Андре взял газету, Эдуар подошел и заглянул в нее; господин Петьо между тем уставился на Жюльена. Не обращаясь прямо к ученику, но не спуская с него глаз, он с ухмылкой заговорил:
— Ох уж эти коммунисты! Хороши, ничего не скажешь! Вот канальи! И при этом постоянно травят правых, обвиняют их в крайностях. Черт побери! Это уж слишком… Сколько раз я твердил, что всех их надо перестрелять! Как подумаю, что в мае тридцать шестого умудрились избрать сто сорок шесть депутатов- социалистов и больше семидесяти депутатов-коммунистов!.. Господи, поставить бы их всех к стенке, вот славно было бы! Если б так в свое время поступили, сейчас все шло бы по-другому!
Мастер вернул хозяину газету. Лоб Андре был нахмурен, взгляд мрачен. Несколько мгновений он и господин Петьо смотрели друг на друга. Потом хозяин снова принялся кричать, но тут отворилась дверь. На пороге показался папаша Пийон, владелец колбасной лавки.
— Итак, Петьо, снова пойдем сражаться? — спросил он, входя.
— Ранец за спину и — вперед! — рявкнул хозяин. — И отставить разговорчики в строю!
Папаша Пийон был старше господина Петьо. Он тоже участвовал в войне четырнадцатого года. Это был высокий и немного сутулый человек, на его крючковатом носу сидели небольшие очки в железной оправе. Он поскреб себе подбородок и обратился к мастеру:
— Ну, а вы что скажете, Андре?
Мастер тем временем опять принялся за работу. Он обрезал ножом бисквит, который держал в руках, потом медленно выпрямился и ответил:
— Если надо будет, пойдем.
— На сей раз война не протянется четыре года, — вмешался хозяин. — У немцев ничего нет. У них все показное, сплошной блеф. Ну, а итальянцев можно вообще не принимать в расчет. Все знают, чего они стОят. Кто не помнит о битве при Капоретто? К тому же они истощили свои силы в Эфиопии.
Колбасник покачал головой.
— Хотел бы я смотреть на вещи вашими глазами, Петьо, — проговорил он. — Только мне не удается быть таким оптимистом.
Споры и разговоры продолжались весь день. Хозяин то и дело убегал из цеха, заходил в соседние лавки и в кафе «Коммерс», снова прибегал. Он, видимо, немало выпил и с каждым разом разговаривал все более возбужденно. Входя в цех, он сообщал какую-нибудь новость или подхваченный где-то слух. В четыре часа дня он возвестил, что войну объявят в тот же вечер. Через несколько минут снова вбежал и крикнул, что будет объявлена только всеобщая мобилизация. На самом деле он ничего толком не знал, и, без сомнения, на ходу придумывал различные «новости» ради одного удовольствия их сообщать. То он вопил, что война начинается и что Германию раздавят за неделю, то четверть часа спустя появлялся с сумрачным видом и, сжав кулаки, бубнил, что Франция обречена, что коммунисты предали народные интересы и не желают сражаться.
В пять часов вечера хозяин снова куда-то убежал; мастер, перед тем как выйти из цеха, сказал будничным тоном, снимая фартук:
— Если завтра вы увидите меня в обмотках, отдайте фартук в стирку.
— Знаете, я вот слушаю хозяина, и, по-моему, он все малость преувеличивает, — заметил
