— А все ж таки хороша была Маринка… Ты вот что, пойди убери ее из-за стола, да положи где-нибудь вдоль стеночки. Все ж таки не совсем чужая была. Да и мента того тоже надо бы убрать, не хрен этой падали у двери валяться. Только отдельно положи, понял? Маринка, какая никакая, а своя была, а из ментов мне еще никто кумовьями не приходился… Ну давай, а я с заведующей побалакаю…
Я представил себе, что мне еще раз придется увидеть эту Марину с продырявленным затылком, и даже прикасаться к ней, и меня передернуло от отвращения. Заметив это, Ханыга понимающе спросил:
— Что, муторно? А ты не сам, у нас рабсилы полно. Во! Ты вон ікорешаі своего возьми. Ну давай…
Он хлопнул меня по плечу и направился к заведующей.
Я посмотрел на своего ікорешаі и подумал, что с ним иметь дело мне будет не намного легче, чем с бедной кассиршей. Но таскать покойников мне хотелось еще меньше. Можно, конечно, и кого-то другого припахать, но какого хрена, в самом деле? Пусть этот лось поработает, от него не убудет. Да и мне ни к чему сопли распускать. Если я сейчас трясусь от страха, то что же дальше со мной будет? Еще неизвестно, что меня ждет, и нервишки надо приструнить.
Собравшись с духом, я поднялся, подошел к брюнету и ткнул его пистолетом в бок.
— Пойдем.
Напружинившись, он спросил:
— Куда?
Похоже, он решил, что я хочу его в расход пустить. К тому же какая-то баба, стоящая рядом, зашептала, умоляюще глядя на меня:
— Родненький, не надо, не трогай ты его Христа ради. Ему же и так досталось.
Я смущенно покосился на нее, но, чтобы не дать слабины, прошипел как можно страшнее:
— Да заткнись ты, дура. Никто его убивать не собирается.
И, на всякий случай, чтобы знали место, добавил:
— Пока… Ну пойдем, лось. Только без фокусов.
Он снова резко спросил:
— Куда? И зачем?
Я ухмыльнулся.
— Ты всегда такой любопытный? Командой похоронной будешь. Покойников надо перетащить.
Указав стволом пистолета на свободный мешок, лежащий на полу, я распорядился:
— Прихвати, пригодится.
Кажется, он сразу въехал, для чего понадобится мешок, и, ни о чем не спрашивая больше, взял его и, сопровождаемый мной, отправился к столу с мертвой кассиршей.
Мы подошли. Мужик стал натягивать на голову бабе мешок, а я повернулся вполоборота, чтобы не смотреть на кровищу, стараясь краем глаза удерживать мужика в поле зрения.
Натянув мешок кассирше на голову, брюнет оттащил ее к стене и наклонился, складывая ей руки на груди. Я невольно вздрогнул, когда он вполголоса, чтобы не услышал Ханыга, сказал:
— Послушай, парень, зачем, тебе это все? Ну на хрена тебе все это, скажи? Ты сам-то понимаешь, что творишь? Ладно, Ханыга твой, он конченый зверь, но тебе-то еще жить да жить…
Я тоже вполголоса прошипел:
— Заткнись ты… Я помирать еще не собираюсь. И не забывай, кто ты и кто я.
Он спокойно возразил:
— Не забываю. Я честный человек. А ты бандит. Тебя пуля ждет, ты понимаешь это? Ну втянул он тебя, сделал ты глупость, согласился. Так не делай еще больших глупостей. Ничего же у вас с ним не получится, неужели ты не понимаешь? Ведь не выпустят вас отсюда.
На секунду я почувствовал в его словах подтверждение своим недавним сомнениям. Но соглашаться с ним и верить, что именно так все и будет, не хотелось. Я резко оборвал этого трепача.
— Ладно, хватит. Заткнись и не каркай. Получится не получится — это не твое собачье дело. Пошли за ментом.
Поднимаясь, он охотно согласился:
— Хватит, так хватит… Кстати, извини меня за тот случай, по-дурацки все получилось…
От его слов у меня неожиданно глаза защипало, и я почувствовал смятение. Черт подери! Впервые за последние годы кто-то передо мной извиняется. Со мной больше все тычками да пинками объяснялись. Я уже и забыл, когда со мной в последний раз вот так, по-человечески.
Я судорожно сглотнул слюну, а мужик вдруг добавил:
— Только жалею, что сегодня этого не сделал. Вмешайся я, может и иначе бы все было.
Всю мою слезливость как отрезало. Резко выдохнув, я прохрипел:
— Ну ты, падла… Пошел давай.
Он сделал шаг по направлению к двери и сказал:
— Дурак ты, парень. Для тебя же и было бы лучше.
Идя за ним следом и хмуро глядя в его спину, обтянутую серым плащом, я и сам начал подумывать: а, может, и вправду было бы лучше? И на хрена я вообще во все ввязался? Вот влип так влип. Теперь мне и денег так не хотелось, лишь бы вырваться отсюда живым. Но только не в тюрягу. Один раз я уже побывал там, не хочу больше. Живым я туда не пойду, лучше вены перегрызть. А раз так, то держаться придется за Ханыгу, другого выхода нет.
Ни словом больше не обмолвившись, мужик перетащил мента за барьер, и положил его в угол, в стороне от кассирши. Сложив и ему руки на груди, он выпрямился и с немым укором посмотрел на меня. Кроме упрека в его глазах было столько неподдельного сочувствия, что я снова почувствовал жалость к самому себе.
Чтобы окончательно не расклеиться, я мрачно посмотрел на брюнета и, все так же вполголоса, сказал:
— Кончай меня взглядом гипнотизировать, на меня это не действует. Давай на место. Ну пошел, пошел…
Сопроводив его до стены, я подошел к Ханыге, сидящему на прежнем месте, на полу возле стойки, и опустился рядом. Рожа у него была постная, из чего я сделал вывод, что денег на почтамте больше не было. Все же решив уточнить свое предположение, я спросил:
— Ну что, Ханыга? Есть бабки?
Он мрачно покосился на меня.
— Нет. Здесь все, что осталось. Остальное по домам разнесли и выплатили до нашего прихода… Шустро, сволочи, работают. Мне Маринка говорила, что деньги привезут после обеда… А может и обманула, стерва, с нее станется. А-а-а. Хрен с ним. Будут деньги. Вован. За заложников получим, не дрейфь.
Подозрительно покосившись на меня, он вдруг спросил:
— Ты о чем там с этим фраером толковал?
Я мысленно выругался. Вот зверюга! Слух, как у собаки. Не знаю почему, но на мужика этого я стучать не стал. К тому же себя ставить под подозрение не решился. Хрен его знает этого Ханыгу, какой он еще финт отмочит? Пожав плечами, я небрежно ответил:
— Струхнул мужик. Просил, чтобы не били больше.
Ханыга снова недоверчиво покосился на меня, но кроме многозначительного іну-нуі ничего не сказал и сосредоточено уставился в какую-то невидимую точку отрешенным взглядом. Мне даже показалось, что он заснул с открытыми глазами. Словно опровергая мое предположение, он вдруг вздохнул и тоскливо сказал:
— Эх, выпить бы сейчас… Аж челюсти сводит от напряжения. В машине бутылка осталась, пропала теперь…
От стены глухой голос упрекнул:
— О бутылке беспокоишься, а людей не жалеешь. Хоть бы женщинам позволили руки опустить…
Услышав голос брюнета, я невольно вздрогнул от неожиданности. Вот неугомонный, больше всех ему надо!
Тоски у Ханыги как не бывало. Он моментально вскочил на ноги и свирепо прорычал:
— Кто?! Кто это сказал?
Подскочив к брюнету, Ханыга рванул его за плечо, развернул лицом к себе и стал стучать ему по груди
