как животное тупое…
бессловесно свирепея
и всё дальше отступая от понятья «человек».
Тут, пожалуй, поневоле
вспомнишь о культуре боли:
homosapiens на то он homosapiens и есть,
чтоб страдать не как попало -
чтоб душа при этом пела! —
и осмысливать мученья, – так учил нас старый Франкл.
Боль красива, если тело -
совершенная система,
где любой из произвольно взятых жизненных узлов
служит выраженью муки…
впрочем, никакой науки
тут не требуется вовсе – требуется лишь контроль.
В свете этого контроля
наш кретин в кошмарной роли
растерявшегося вепря – незавидный образец:
тут уже не до изыска -
тут… спасайте недоноска -
не по нём такая встряска, он сейчас концы отдаст!
А меня как гуманиста
это убивает просто:
запредельное насилье откровенно мне претит,
между тем как Ваша участь -
или, так сказать, живучесть -
собственно, располагает распоясаться вконец.
Так, наверно, и поступим,
потому как с вашим типом
церемониться излишне: Вас сам Бог велел терзать.
Так отрадно видеть разум,
по страданью, как порозам,
путешествующий – с тростью, бабочкой и в котелке!
Тут-то он и поддал жару:
стул подвинув к абажуру,
вывинтил оттуда лампу и прижёг мой потный лоб,
а потом воскликнул бодро:
– Доброе, дружище, утро!
Ночь прошла, погасим свечи, – здравствуй, здравствуй, новый день!
Приступ десятый
– Продолжаю: Вы, наверно,
как и все мы, суеверны -
дескать, как там говорится: день минуешь – год живёшь…
Только день гораздо чаще
ночи адовой почище:
подкрадётся и – как влепит не спросясь промеж ушей!
Нам бы всем понять однажды:
так соврать, как врут надежды,
мало кто соврёт на свете, хоть его озолоти, —
не успеешь оглянуться -
перепрыгнута граница,
но за нею снова ужас: тот же, что и перед ней.
Думал: после этой ночи
всё окажется иначе,
да откуда же «иначе» взяться, строго говоря,
если шаг идёт за шагом?
А что кажется зигзагом -
состоит на самом деле из коротеньких прямых.
Берегись пустой котомки:
не бывает «раз – ив дамки»,
запасись водой и хлебом, улицу переходя!
Кто ж поручится, разиня,
что на самой середине
ты случайно не забудешь, кто ты и куда идёшь?
Долог путь твой, человече, —
лишь в конце его, маяча,
некое подобье цели возникает, но оно,
некое подобье цели,
там пока ещё не в силе -
и, качнувшись одиноко, расплывается опять.
Жизнь, она ведь кто? – Улитка!
Так на что Вам Ваша плётка?
Сколько ни хлестай улитку, а улитка тут как тут -
неподвижна, точно мантра:
ни на четверть миллиметра
не сместилась за полсуток, а всегда была в пути…
слава Богу, хоть не пятясь!
Так что Вы не торопитесь
поперёд другого в пекло, ибо пекла хватит всем
и сгореть мы все успеем -
значит, не берите с боем
новый день: того не стоит ни один из новых дней.
Я вот тут припас осколок -
и сейчас на Ваших скулах
напишу осколком этим парочку бессмертных строк.
Только, чур, не суетиться:
муки ведь не сократятся,
оттого что Вы всё время вырываетесь из рук!
И с весёленьким оскалом
он повёл своим осколком
по скуле – сначала левой, к подбородку устремясь…
Я зажмурился, но это
не понравилось эстету,
и, плеснувши спирт на вату, он протёр мои глаза.
Приступ одиннадцатый
– Вы какой-то прямо страус! —
крякнул он, с глазами справясь. -
Чуть завидите опасность – сразу голову в песок…
А опасность терпелива -
