иногда шалит, но я на него ноль внимания. А поговорить люблю. Мне знакомые говорят: с тобой, Дмитрий, как встретишься, так и не знаешь, ей-богу, куда деваться. Вы еще увидите, — туманно пообещал он.
— Да я уже и сейчас вижу, — начала было Эмма Ивановна, но Дмитрий Дмитриевич успел изменить тему и теперь рассказывал про какого-то своего приятеля, у которого кролики.
По дороге на репетицию рот у него уже просто не закрывался. Даже в троллейбусе, где судьба смилостивилась над Эммой Ивановной и откинула интересного-собеседника в другой конец, он через головы пассажиров ухитрился начать историю про одного друга, у которого диабет, пока кто-то из стоявших поблизости не полюбопытствовал: — Вы, папаша, это все кому рассказываете, а? Отдохнули бы!.. Эмма Ивановна не выдержала и тут же вышла — благо случилась остановка, не сделав Дмитрию Дмитриевичу даже никакого знака.
…Боже ты мой, до чего же хорошо одной идти по улице, до чего же тихо! Ее абсолютно не волновало, сумеет ли Дмитрий Дмитриевич найти кафе, где она выступала: кажется, он и название-то кафе прослушал, пока говорил. Она беспечно свернула в первый попавшийся проулок и оставшийся путь проделала пешком, блаженствуя на воле. Вот и кафе… А вот Сергей бежит.
— Сережа! — помахала она рукой.
— Привет, Эм! — Сергей прищурился. — Что-то у Вас на лице так грустно?
— Ах, Сереженька, я, кажется, вышла замуж — и очень неудачно.
Сергей присвистнул.
— Могли бы, между прочим, меня осчастливить… А почему неудачно?
— Он говорит все время. И все время стесняется.
— Застенчивый болтун, — определил Сергей. — Вам крышка, Эм. Срочно разводитесь.
— Не выйдет, Сереженька… — Батюшки, и слезы на глазах!
— Не горюйте, Эм, милая. В крайнем случае я убью его. Едва лишь они открыли дверь в репетиционный зал — вся Италия бросилась к ним в объятия музыкой, которой не слышала прежде Эмма Ивановна или, может быть, слышала, да забыла… и глухой голос Стаса — непевческий, уличный просто какой-то голос — принялся рассказывать что-то: утешая, обнадеживая, обещая… Сергей держал Эмму Ивановну под руку, не держал даже — придерживал.
— Что это было? — хотела спросить Эмма Ивановна, но не успела.
— В исполнении группы «Счастливый случай» прозвучала песня Марио и Паренте «Dduie paravise». Она посвящена всем нам хорошо известной Эмме Ивановне Франк. Сегодня у группы большой праздник: ровно два года прошло с того самого дня, когда Эмма Ивановна Франк стала нашей солисткой. Мы надеемся, что она не откажет нам в любезности и продлит контракт с нами пожизненно.
Аллочка, бас-гитара (ее называли «бес-гитара» или просто Бес) осторожно откинула клетчатую скатерть с уже накрытого стола.
— На семь персон, — сказала она, а элегантный Стас-в-бабочке (разрешите-подать-вам-руку) усадил Эмму Ивановну во главе стола, в кресло с высокой спинкой.
— Пьем во здравие Эм! — Это Володя-ударные-инструменты.
И — самое лучшее на свете шампанское: сладкое-сухое. И самые лучшие на свете фрукты-с-рынка. И самая лучшая на свете ресторанная еда-для-своих… Надо ли говорить, что Эмма Ивановна вот уже минут пять как обливалась слезами — вся, с головы до ног. А Павел нес пакет на вытянутых руках — большой, между прочим, пакет, перевязанный шестью лентами разных цветов. От каждого по ленте, и каждый ленту свою сам развязал. Женя заиграл на флейте восточную какую-то мелодию, а Бес голосом сладким и сухим, как шампанское, проговорила:
— Слон индийский. На счастье. Из слоновой кости или под слоновую кость. — Эмма Ивановна прижала слона к груди.
— Будете плакать — слона заберем, — пригрозил Сергей.
— Не забирайте слона! Пожалуйста! — зарыдала уже Эмма Ивановна, и ее обняла Бес — высокая сутулая Бес, дыша ей в макушку и говоря хорошие, разумеется, слова.
Ясно, что репетиции не было. Ясно, что был пир. И воспоминания о том, как однажды вечером к сцене подошла средних-лет-женщина, ужинавшая в компании маленькой испуганной старушки («Манечки! — засмеялась Эмма Ивановна. — Выпьем за Манечку!»), и сказала Стасу: «Ребята, что-то у вас всех со вкусом, надо другой репертуар»… и как они сначала обалдели-и-невзлюбили, зато потом!..
— Наше министерство культуры, — вздохнул Стас, приобняв Эмму Ивановну.
И на-большооом-веселе ребята отправились на сцену.
— Сделайте вид, что все трезвы! — крикнула вслед Эмма Ивановна и принялась убирать со стола — долго, с удовольствием.
— Эм, Вас объявили.
О, господи… Дмитрий Дмитриевич, наверное, в зале: дошел, небось, за два-то часа! А у нее голова кружится: как петь? Впрочем, если для Дмитрия Дмитриевича… И птичкой выпорхнула на сцену.
Дмитрия Дмитриевича не было. Дмитрий Дмитриевич, наверное, потерялся. Или обиделся и обиженный ходит по Москве. Какое все-таки свинство — бросить его одного посреди столицы-нашей-Родины… Но звучит уже «Снился мне сад…» — и надо потихоньку выходить на авансцену. Это, между прочим, Сергей придумал: сначала начать петь, а потом уже медленно двигаться к освещенному участку сцены.
Смешные они, эти ребята. Эм-у-меня-есть-предложение-как-вас-подать-сначала-вы-не-видны-а- слышен-только-голос-и-лишь-потом-вы-появляетесь-во-всей-красе!.. Эмма Ивановна сказала тогда: «Сереженька, будьте проще. Я слишком стара, чтобы выходить на сцену сразу. Конечно, надо подготовить публику по крайне мере голосом — иначе она же умрет со смеху, увидев на сцене такую развалину!..» Да уж, рискованное это было решение — петь в молодежном ансамбле… Как она вообще отважилась на такой шаг! Манечка впала в транс: вспомни-сколько-тебе-лет-тебе-шестьдесят-три-года-тебя-же-освищут! Между прочим, могли бы и освистать. Запросто. В кафе по вечерам одна молодежь приходит, а тут она — со своими романсами. Бабуля-на-покой-не-пора? И такое бывало… Слава богу, закончилось. Стас говорил, что слышал, как молодой человек в их кафе девушку приглашал: «Пойдем, там одна бабуля поет — классно!» Ну, бабуля так бабуля. Когда женщине за шестьдесят, неудивительно, что ее называют «бабуля»: бабуля она и есть. А вот «поет классно» — это надо заслужить. И трудно заслужить, кстати говоря. Единственный способ заслужить — петь классно. Так она и поет.
"Снился мне сад в подвенечном уборе.
В этом саду мы с тобою вдвоем.
Звезды на небе, звезды на мо-о-оре…"
И действительно классно поет Эмма Ивановна Франк. Эм-я-от-вашего-голоса-с-ума-схожу! — это Бес… Есть от чего сойти с ума: голос ей сама природа ставила, никто не вмешивался — никакие учителя. И никто не использовал — никакие театрально-зрелищные учреждения: для друзей только всю жизнь пела. Причем по первой же просьбе, безотказно. Хоть и ученики в классе просили — она, сколько себя помнит, немецкий преподавала, — хоть кто.
— Эмма Ивановна, спойте, пожалуйста! — Это, как правило, вместо проверки-домашнего-задания.
— Ну, что ж, — и какую-нибудь старонемецкую песню — чем не урок? Ужасно любили Эмму Ивановну Франк в спецшколе, да пришлось уйти на пенсию: ставки в спецшколе нарасхват…
Здесь, в кафе, ее тоже любят. И здесь не надо на пенсию идти. Между прочим, даже какая-то публика образовалась — «своя».
" Я помню вальса звук прелестный
— Весенней ночью в поздний ча-ас:
Его пел голос неизвестный,
И песня чудная лилась…"
Что-то случилось с Эммой Ивановной Франк на строчке «Да, то был вальс, старинный, то-омный…» — в зале даже есть перестали. Стас взглянул на Сергея — тот показал глазами куда-то в направлении входа. Там медленно и постепенно (плешь-лицо-шея-плечи-розы-руки…) образовывался в дверях запыхавшийся старичонка с внушительным букетом-алых-роз.
«Да, то был ди-и-ивный вальс!»
— Пропала наша Эм, — шепнула Павлу Бес.
А Эмма Ивановна смотрела только на старичонку: это ему она изо всех сил жаловалась на то, что
