теперь-зима, что ели-вроде-бы-те-же, покрытые-сумраком, что за-окном-шумят-метели, но… милый, милый Дмитрий Дмитриевич, звуки-вальса-не-звучат больше, это самое печальное, милый Дмитрий Дмитриевич… жизнь, видите ли, прошла, и один Вы можете ответить мне, «Где ж этот вальс, старинный, то-омный, Где ж этот ди-и-ивный вальс?»!
А переставшие есть уже не смотрели на сцену: они смотрели туда, куда посылала свои жалобы симпатичная-старушка-Эмма-Ивановна-Франк и где совершеннейшим бревном стоял маленький-старичок- вы-полненный-в-коричнево-синей-гамме — стоял навытяжку, держа перед собой букет, с места не сдвинувшись и даже не шелохнувшись ни разу. Дальше случилось совсем уж невероятное.
— Миллион-алых-роз, — объявил в микрофон несколько обалдевший Стас после того, как Эмма Ивановна Франк наклонилась к его уху, — для нашего гостя из Воронежа Дмитрия Дмитриевича Дмитриева. Музыка Раймонда Паулса на стихи Андрея Вознесенского.
— За месяц предупреждать надо, — заворчал Володя-ударные-инструменты.
«Жил-был художник один…» — начала Эмма Ивановна Франк и сделала из простецкой, в общем, песенки такую трагедию, которая и не снилась ее авторам… Низкий надтреснутый голос, поставленный самою природой, пел о чуде, руками одного человека содеянном и руками другого человека разрушенном, о счастье необладания, о любви без предмета, без цели, без смысла… обо всем. И падали на пол ложки и ложечки, вилки, ножи, чашки, тарелки, сердца — и сваливались в кучу, на которую никто не обращал больше внимания, потому что улетели посетители кафе далеко-далеко, откуда не видно уже этой-жизни, а видна та-жизнь, другая-жизнь, жизнь-вечная-и-прекрасная…
На обратном пути Дмитрий Дмитриевич молчал так, будто его убили. С этого памятного вечера он вообще стал говорить совсем мало — с трудом удавалось вытянуть из него даже односложный ответ. Зато он ежедневно ходил на концерты, а дома эдаким хвостом… хвостиком сопровождал Эмму Ивановну из комнаты в комнату: ей, честно сказать, было неловко.
Разрушил все это телефонный звонок из Воронежа. Дмитрий Дмитриевич опустил трубку и глаза:
— Мне домой надо, внук звонил. Соскучили без меня.
— Ну, если «соскучили»… — Эмма Ивановна в кровь стерла пальцы о терку. «Морковь-с-кровью, блюдо называется». — Тогда, конечно…
Два дня группа «Счастливый случай» скупала в московских магазинах все-что-попадалось-под-руку. В сопровождении ребят и Эммы Ивановны Дмитрий Дмитриевич благополучно отбыл на Казанский вокзал. Воспитанные ребята, погрузив в вагон багаж, откланялись. Дмитрий Дмитриевич стиснул плечо Эммы Ивановны совершенно уголовным образом.
— Хорошая Вы моя, — сказал. — Совсем не я Вам нужен?
— А кто? — машинально спросила Эмма Ивановна.
— Тот, который… ну, снился Вам… на самом деле. Я — что… — И в первый раз за все это недолгое время он очень аккуратно поцеловал Эмму Ивановну в щечку — три раза.
Поезд почти тронулся.
— Это Вам! — опомнилась Эмма Ивановна, выхватив из сумки большой сверток. — На счастье. Хотя… Вы, по-моему, уже счастливы.
— Вы простите, если что не так! — высунулся Дмитрий Дмитриевич из тамбура уходящего уже поезда. — Я ведь по-простому…
— Да что Вы, голубчик! Все было очень хорошо, все правильно было… — Это уже вдогонку. И пошла по перрону.
В купе Дмитрий Дмитриевич развернул сверток. Большой слон-из-кажется-слоновой-кости лежал на боку.
— Дорогая штука, — отнесся сосед.
— Дорогая… — сказал Дмитрий Дмитриевич и зажмурился.
Глава ДЕСЯТАЯ
Дол зеленый, ЙО-ХО!
Настоящее одиночество наступило через час с небольшим, когда Эмма Ивановна, вернувшись, домой, увидела стакан, на стенках которого собрались минеральные пузырьки. Это был его-стакан.
Эмма Ивановна машинально взяла стакан и воду допила; воды не стало в стакане. Побродив по комнатам, нашла носок. Его-носок — веселенькой такой расцветки с крохотной дырочкой на пальце. Дырочку надо было заштопать. Заштопала. Поискала второй носок, второго не оказалось. «Что же я буду с одним-то носком делать?» — спросила она вслух, стала на разные лады повторять эту фразу, боясь задать себе вопрос, что бы она делала с двумя.
Дмитрий Дмитриевич Дмитриев уехал из ее жизни на поезде. Эмма Ивановна долго смотрела перед собой, глаза начали слипаться — и поезд мысленно отходил, и вагоны мелькали — один, другой, третий, десятый… стосорокпятый: Господи, чтожеэтозадлинныйпоездтакой! Она очнулась от звонка в прихожей: Дмитрий-Дмитриевич-спрыгнул-с-поезда-и-пришел-за-носком!
— Кто там?
— Пожалуйста, откройте, Эмма Ивановна Франк.
— Кому? — хоть и знала уже кому: она вспомнила этот голос сразу.
Что ж такое-то: никого не было всю жизнь, никто не шел, а тут… Одна — заря — сменить -другую и так далее.
— Здравствуйте, магистр, — сказала она, стоя в дверях.
Посетитель как-то-даже-несколько-отшатнулся — и его рука, не приподнявшись, словно бы приподнялась, заслоняя лицо от взгляда Эммы Ивановны
— Вы… разрешите? — спросил он между тем, глазами показывая в прихожую.
— Да-да, конечно, — однако с места Эмма Ивановна так и не сдвинулась, не понимая, что возможности пройти не дает гостю. Тот продолжал оставаться в дверях, она же продолжала смотреть на него.
— Я не вовремя. Эмма Ивановна? Вы заняты чем-то?
— Нет… Да. Просто Вы позвонили очень неожиданно, вот я и…
— Мне прийти в другой раз?
Помотав головой, Эмма Ивановна отступила в прихожую — на один только шаг. Посетитель тоже сделал шаг — дверь не закрывалась. Эмма Ивановна еще отступила — гость еще немножко продвинулся. Проклятая дверь по-прежнему не закрывалась. Маленькими шагами прошли все же в прихожую — наконец закрылась дверь, чтоб ее!..
— Вот Вы и вошли, — констатировала Эмма Ивановна.
— Вы позволите мне снять пальто?
— Тут вешалка. — Она смотрела посетителю прямо в глаза.
— Где? — спросил тот, тоже не отводя взгляда.
— Сбоку.
— Спасибо. — Медленно расстегивал он пальто с тысячей, казалось, пуговиц. — Вы уходить куда-то собирались?
— Нет, а… что?
— Просто я подумал: Вы в шляпе…
Эмма Ивановна дотронулась рукой до головы, шляпу стянула: так и стояла со шляпой в одной руке и пестреньким нейлоновым носком в другой. Впрочем, не глядя, бросила шляпу на полку. Вошли в комнату.
— Присаживайтесь, — Эмма Ивановна кивнула на кресло, сама же в кресло это и опустившись — без сил. Гость поискал глазами стул, сел далеко от Эммы Ивановны. Молчали.
— Пожалуйста, говорите, — попросила Эмма Ивановна. — Спросите у меня о чем-нибудь.
— О чем бы, например?
— Я не знаю.
— Хорошо, спрошу. Вы помните мое имя?
— Да. Станислав Леопольдович.
— А имя Клотильда говорит Вам что-нибудь? Вы знаете это имя?
Эмма Ивановна кивнула. Гость молчал.
— Знаю. — Эмма Ивановна кивнула еще раз — на всякий случай. — Это такое немецкое имя. Довольно
