Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Во время ночлега       в пути на востоке Шанчжоу.
И лишь для Юаня       горел сиротою светильник
В Янчэне, в какой-то       дорожной гостинице горной.
Глубокою ночью,       когда завершал он посланье,
Луна над горами       все больше клонилась на запад.
И дерево встало       вдруг перед глазами Юаня,
Луну заслонили       цветы темно-красного туна.
А тун, как известно,       когда отцветать начинает,
Считается это       тоскою о друге любимом.
В знак нежности пишет       он на обороте посланья
И мне посвящает       «Цветы темно-красного туна».
Лишь восемь созвучий[825]       в «Цветах темно-красного туна»,
Но, ах, как глубоки       в них мысли и чувства Юаня!
Они всколыхнули              мой сон на рассвете сегодня
И соединили       с тоскою Юаня той ночью…
Я стихотворенье       без устали трижды читаю,
Строку за строкою       раз десять пою с наслажденьем.
Мне так драгоценны       все восемьдесят этих знаков,
Что каждое слово       как чистого золота слиток.

Из «Циньских напевов»

Песни и пляски

К Циньской столице[826]       приблизился вечер года.
Снегом глубоким       укрыт государев город.
В снежную мглу       вышли из зал дворцовых
В лиловом и красном       вельможи — гуны и хоу.
Для знатного есть       в ветре и в снеге радость.
Богатый не знает,       как стужа и голод тяжки.
В думах у них —       устроить свои хоромы.
Желанье одно —       безделье делить с друзьями.
У красных ворот[827]       верхом и в колясках гости.
При ярых свечах       песни и пляски в доме.
Упившись вином,       теснее они садятся.
Пьяным тепло —       снимают тяжелое платье.
Блюститель законов       сегодня хозяин пира.
Тюремный начальник       среди приглашенных первый.
Средь белого дня       они за вином смеются
И ночью глубокой       прервать веселье не могут…
Что им до того,       что где-то в тюрьме в Вэньсяне[828]
Лежат на земле       замерзших узников трупы!

Из «Новых народных песен»

Дулинский старик

Страдания крестьянина

Дулинский старик, крестьянин,
живет за столицей в деревне,
Он нынче засеял тощее поле
площадью больше цина.
В третий месяц дождь не пролился,
поднялся засушливый ветер.
Всходы пшеницы не покрылись цветами,
много их, пожелтев, погибло.
В девятый месяц пал белый иней,
поторопился осенний холод.
Колосья зерном не успели налиться —
все они, не созрев, засохли.
Старший сборщик все это знает,
но не просит снизить поборы.
За податью рыщет, налоги тянет,
чтоб видали его старанье.
Заложены туты, продано поле,
внесена тяжелая подать.
Ну, а дальше — одежду и пищу
где найдет разоренный крестьянин?
«С наших тел
сдирают последний лоскут!
Из наших ртов
вырывают последний кусок!
Терзают людей, отбирают добро
шакалы и злые волки!
Почему эти крючья-когти, почему эти пилы-зубы
пожирают людское мясо?»
И все же какой-то человек нашелся,
доложил обо всем государю.
В душе государя состраданье и жалость —
он узнал о муках народа.
На листе казенной белой бумаги
начертал он ответ свой добрый:
«В столичной округе вносить не надо
никому в этот год налоги».
И уже вчера деревенский чиновник
от ворот подходил к воротам
И, держа в руках указ государя,
объявлял деревенским людям.