госпиталя на машинах. А в комнату, где пытали Люду, его вызвали вместе с врачом-немцем для того, чтобы они во что бы то ни стало разбудили шеф-повара.
Морозов обомлел, увидев истерзанную Люду. «Почему она здесь? Ведь я наказал Кате уйти к партизанам вместе с Людой! Неужели и Катю перехватили?» Тревожные мысли доктора прервал грохот взрыва, донесшийся с аэродрома. Вслед за ним в разных концах аэродрома возникла беспорядочная стрельба. Гестаповцы, пытавшие Люду, бросились к окнам, приподняли маскировочные занавески и… отшатнулись в ужасе: вдали, в гуще самолетов, полыхало пламя…
…Катя подвела партизан к островку кустарника. Люды здесь не было. Значит, путь свободен. Поблизости брал свое начало глубокий ров, отделявший аэродром от заросшего сухим бурьяном и жидким кустарником поля Бесшумно спустились разведчики в ров
Партизаны, в том числе и Катя, не знали, надежно ли сработало зелье доктора Морозова. Прежде чем всем подыматься на гребень рва, Антонов решил выслать вперед Шустрого с двумя разведчиками. Через несколько минут один из них подполз к краю рва и подал знак колонне двигаться за ним.
Когда поднялись наверх, до слуха партизан издалека, со стороны расположения административных строений аэродрома, донесся фыркающий рокот мотоциклов. Но это не остановило людей. Скорее наоборот — подстегнуло. С трудом различив в темноте силуэты выстроенных в ряд самолетов, они ринулись вперед. Действовали быстро и слаженно, каждый знал, что ему надлежит делать. Одновременно у нескольких самолетов сосредоточились небольшие группы партизан — по три, четыре, а где и по пять человек. Подрывники приступили к делу, быстрыми, четкими движениями прилаживали взрывчатку, закладывали в нее бикфордов шнур. Летчик, копошившийся у подбрюшины одного из самолетов, подбежал к Антонову и торопливо сказал:
— Я знаю этот тип самолетов… Могу выпустить бензин, поджечь… только всех надо немедленно увести подальше…
— Добре! Малость подожди… Хлопцы уже заканчивают, зажгут шпуры, дам команду отходить, тогда и действуй…
Мелькнули и поползли по земле огоньки — один, другой, третий… Бегом партизаны возвращались в ров, с волнением ожидали, когда начнутся взрывы, приготовились считать их, чтобы убедиться в том, что все заряды сработали, и вдруг ввысь взметнулось пламя… Это летчик выпустил бензин и поджег его. Самолет охватило пламя. Столб огня озарил всю окрестность ярким светом. И тотчас же послышался отдаленный дробный стук крупнокалиберного пулемета. Но тут взорвался бак с бензином, один за другим последовали взрывы заложенных партизанами зарядов.
Кубарем в ров скатился летчик и, не подымаясь, крикнул:
— Жмитесь, ребята, плотнее к земле! Рты пошире открывайте! Рты!..
Едва успели партизаны последовать совету летчика, как возникла и покатилась из края в край аэродрома волна мощных взрывов, в разных концах всплеснулись гигантские языки огня. Территория аэродрома стала подобна огромному, извергающему огонь, тучи пепла и потоки лавы кратеру вулкана.
Наконец на смену взрывам, от которых содрогалась земля под телами партизан, с аэродрома донесся скрежет корчащегося в огне металла, хлопки рвущихся боекомплектов патронов и малокалиберных снарядов.
Разведчики зашевелились, стали приподниматься и, все еще широко раскрывая рты, удивленно и радостно всматриваться друг в друга…
Гигантский костер, полыхавший на аэродроме, освещал близлежащую местность как днем. Невозможно было скрытно пересечь поле, отделявшее аэродром от леса. Но и оставаться во рву тоже было нельзя. С минуты на минуту к месту катастрофы могли прибыть воинские части и оцепить весь район. Оказаться в этой ловушке было бы равносильно гибели всей группы.
Антонов подал команду: «Вперед! По-пластунски!» и с удивлением заметил, что не расслышал собственный голос, а ближайшие к нему товарищи вопросительно смотрят на него и не трогаются с места. Антонов жестами повторил свое приказание и первым устремился из рва в поле.
Долог и труден был путь до леса. Более часа пришлось партизанам ползти, прежде чем они миновали ярко освещенную заревом пожара полосу. Звон и шум в ушах, возникший от взрывов авиабомб, не только не ослабевал, но еще более возрастал из-за физического напряжения и усиленного сердцебиения. Встав на ноги, люди еще долго чувствовали себя оглушенными, не слышали друг друга.
Когда наконец добрели до своей стоянки и расположились на отдых у лениво догоравшего костра, первой взволнованно заговорила Катя Приходько. Никто не расслышал, что она сказала, но все поняли… Все с тревогой думали об одном и том же: «А как там Люда, доктор, Антонина Ивановна?!»
Первый взрыв на аэродроме и последовавшая за ним стрельба заставили Люду, распластавшуюся на полу в луже воды, встрепенуться, открыть глаза. Она увидела, как один за другим ее мучители в смятении выбегают из помещения. Она заметила, как гестаповец, который вел допрос, указал на нее пальцем и на ходу что-то приказал терзавшему ее палачу. Но ни значение этого жеста, ни тем более смысл по-немецки сказанных слов не дошли до ее сознания. Она была во власти одной только догадки. «Это Катя! Это они! Партизаны!» — беззвучно шептала Люда распухшими, искусанными до крови губами.
«Партизаны! Наконец-то!» — мысленно воскликнул и доктор Морозов. Он остался в помещении и делал вид, что, невзирая на взрывы и возникшую суматоху, пытается разбудить им же надежно и надолго усыпленных гитлеровских летчиков. Он был невольным свидетелем тяжелых испытаний, выпавших на долю Люды, ее непоколебимой стойкости и самоотверженности. «Значит, Катя на свободе, а вот Люда…» — и Морозов опять и опять напряженно искал способ спасти девушку.
А Люда, не в силах подняться, пыталась ползком добраться до окна. «Это они! Они!» — все громче и громче твердила она. Ей хотелось увидеть, что происходит там, за окном, утвердиться в своей догадке. Услышав ее голос, Морозов обернулся и, забыв о предосторожности, поспешил к пей.
— Хальт! Цурюк! — истошно заорал вбежавший в помещение гестаповский палач. Он грубо отстранил доктора, схватил Люду за волосы и стал подымать, понукая идти за ним. Девушка яростно, исступленно сопротивлялась. Гестаповец рассвирепел, стал пинками избивать свою жертву. И в этот момент раздались громовые раскаты новых взрывов, на аэродроме забушевал огненный смерч, взрывная волна выбила стекла, сорвала маскировочные занавески. Погас электрический свет, но все помещение залил отсвет бушевавшего на аэродроме моря огня.
Оглушенный гестаповец схватился за голову, невольно выпустив свою жертву из рук, шарахнулся в сторону. А Люда словно ожила, поднялась во весь рост и, вскинув вверх руки, торжествующе кричала:
— Вот! Вот где Катя! Это она! Она! Конец, конец вам, гады! Ха, ха, ха! Всполошились?! Капут?!
За всю свою короткую жизнь она впервые почувствовала себя очень сильной, могучей, способной сокрушать врагов и пойти на смерть ради жизни и счастья других людей.
Здание сотряслось от взрывов, со стен и потолка огромными пластами сыпалась штукатурка, все скрипело и трещало. Вбежавшие в помещение немец-врач и несколько санитаров стали поспешно выносить так и не воспрявших ото сна летчиков.
— Что вы стоите как истукан? — подскочив вплотную к Морозову, резко крикнул немец-врач. — Берите и потащим!
Машинально Морозов последовал за немцем, поднял на ноги указанного ему летчика и неторопливо пошел к выходу.
— Шнель! Шнель! — со злостью торопил его немец-врач.
Но Морозов не реагировал на этот окрик. Он шагал размеренно, как механизм, устремив взгляд в невидимую точку. Ему все еще казалось, что он стоит там, в помещении, видит худенькую фигурку девушки в изодранном платьице со вскинутыми над головой истощенными руками, слышит ее торжествующий крик. И снова и снова его мозг сверлил вопрос: «Как спасти? Что делать?»
Едва Морозов и его напарник вышли из здания, как позади них вслед за взрывом очередной бомбы послышался протяжный треск и грохот. Инстинктивно Морозов обернулся и обомлел. Здание рухнуло. Люда была погребена под его обломками вместе со своими палачами — гестаповцами и остальными гитлеровцами,
