в упор, выслушал все, да как резанет. «Я не бываю любезен, зато бываю полезен. А вам рекомендую помалкивать!» Прошло еще некоторое время, стал я выкарабкиваться. Появилась надежда попасть в лагерь военнопленных, а там, глядишь, и бежать, может, удастся… Вдруг заявилась целая орава немецких врачей. С ними и русский доктор, конечно. Осматривать меня не стали, а лишь перекинулись промеж себя несколькими словами и пошли дальше. Лежу я н не знаю, что думать. А вечером подходит русский доктор. В ту ночь он дежурил. Посмотрел на меня так, будто в первый раз увидел, прослушал почему-то сердце и спрашивает:
— Нервы у вас крепкие?
— Что было ответить? Ничего, — говорю, — еще хватит, чтобы воздать кой-кому по заслугам…
Он покосился и снова принялся прослушивать сердце, легкие, помял живот и, ничего не сказав, ушел. А ночью, когда все угомонились, пришел снова и молча сделал укол. Наверное, подумал я, что-нибудь болеутоляющее. Но не прошло и нескольких минут, как стало мне плохо: сердце колотится все сильней и сильней, перед глазами разноцветные круги поплыли, дышать стало нечем. Никак, думаю, сознание теряю? Хотел закричать, но не тут-то было… Язык онемел! Все, решил я. Стервец все-таки доканал меня!
Летчик глубоко вдохнул, словно и сейчас ему недоставало воздуха.
— А что на самом-то деле было с вами? — воспользовавшись паузой, нетерпеливо спросил Шустрый.
— Потерял сознание. Очнулся в каком-то крохотном помещении, заложенном со всех сторон тюками с марлей и ватой. Рядом, гляжу, лаборантка, Антонина Ивановна, наливает чай из термоса, мне подносит. А голо-ва-а! Гудит, будто шестерни там вращаются, мутит., слабость одолевает. С превеликим трудом спросил лаборантку, что со мной и где я? Вот тут-то она и сказала, будто русский доктор-фашист хотел умертвить меня. а она спасла… Надо, говорит, лежать тихо-тихо, а когда поправлюсь, тогда, дескать, она попытается вывести меня из госпиталя…
— Возненавидел я русского доктора так, что попадись мне тогда, клянусь, себя не пощадил бы, а его голыми руками задушил бы.
Могло ведь, братцы, и так случиться! Вот была б беда! — вырвалось у здоровяка Ларионова.
Летчик развел руками, дескать, он был бы не виноват, не знал, каков он, этот доктор, в действительности.
— А разве Морозов не входил туда, где вы находились? — спросил Антонов.
— Входил! — продолжал летчик. — Голос его частенько слышал… Заглянет, что-то отрубит Антонине Ивановне и тут же уйдет. И немцы часто туда наведывались. Но никто и подумать не мог, что за стеной из тюков с марлей и ватой в каменной стене есть ниша, а в той нише без прописки проживает русский летчик. Там-то я и пробыл без малого восемь недель. Намучилась со мной и Антонина Ивановна, и тот же доктор, которого я считал тогда своим злейшим врагом…
— Ну, а как же все-таки вы узнали, какой он есть на самом-то деле? — поторапливал Шустрый.
— Можно сказать, до самого последнего часа ничего не знал. Только в ночь перед побегом Антонина Ивановна открыла мне тайну. Оказывается, немецкие врачи решили испробовать на мне действие какого-то яда. А наш доктор решил не допустить этого. Вот он и сделал так, что я вроде совсем скончался. Меня уже и в коридор вынесли, чтобы после оформления каких-то документов снести в морг. Отсюда наш доктор и Антонина Ивановна перетащили меня в лабораторию. А с документами проделали какую-то махинацию, так что по всем статьям получилось, что нет меня в живых…
Летчик долго еще рассказывал со всеми подробностями о том, как мастерски и смело доктор и лаборантка организовали ему побег. Связной дед Игнат еще по дороге к партизанам слышал все это из уст самого летчика, но снова увлеченный рассказом, лишь под самый его конец вспомнил, что доктор Морозов наказал ему кой-что сообщить Антонову и побыстрее возвращаться в районный центр.
— Велено тебе передать, Петрович, что всю прошлую ночь напролет германы опять свозили на аэродром те длиннющие бомбы… Много их навезли! А какая в них сила заключена и чего их сюда везут раз за разом, вот это-то покамест не выведали.
— Что же немцам везти на аэродром, как не бомбы? — ехидно заметил Шустрый.
Антонов тоже не придал этому сообщению большого значения, однако в очередной радиограмме обо всем сообщил командованию бригады и был удивлен, получив в ответной депеше категорический приказ перебазироваться как можно ближе к аэродрому, усилить непосредственное наблюдение за ним н в кратчайший срок установить регулярную связь с нашими девушками, находящимися при аэродроме.
Ночью того же дня партизаны разместились в лесу, всего в семи — восьми километрах от аэродрома. Это позволяло постоянно вести наблюдение за воздухом, всегда своевременно узнавать и информировать командование о посадке на аэродром вражеских самолетов. Но такая близость к немецкому аэродрому была сопряжена для партизан с большим риском, дополнительными трудностями и лишениями. Во всех окрестных деревнях гитлеровцы держали усиленные гарнизоны. Партизанам приходилось круглосуточно нести удвоенную, а подчас и утроенную охрану своей стоянки. На радиосвязь с командованием радист каждый раз уходил то в одну сторону, то в другую; иначе вражеские пеленгаторы могли засечь его местонахождение. Трудно стало с продуктами и приготовлением горячей пищи. Только сознание важности выполняемой задачи вселяло в людей бодрость духа, выдержку.
На третьи сутки пребывания на новом месте партизаны радостно встретили свою любимицу Катю Приходько. Никаких новых сведений об аэродроме она не сообщила. На нем по-прежнему не было ни одного самолета, но работы по сооружению складов и подвоз авиационных бомб не прекращались.
Слушая девушку, Антонов совсем было приуныл. Намерения противника все еще оставались загадкой, хотя было ясно, что этому аэродрому немцы отводят какую-то особую роль. Не было ясности и относительно боевых свойств свозимых на аэродром авиабомб.
— А теперь послушайте, что обязательно велел сообщить вам доктор Морозов, — сказала Катя, рассказав все, что знала об аэродроме. — Позавчера, когда он возвращался в госпиталь после очередного посещения больного интенданта- гостя моего «хозяина», в его машину подсел сильно подвыпивший механик с аэродрома. Всю дорогу он болтал о непобедимости немецкой армии и в конце концов сболтнул, будто «к большевистским праздникам москвичам приготовлен большущий сюрприз! В Москве, дескать, будет такой фейерверк, что и здесь станет светло, как днем!»
До октябрьских праздников оставалось всего четыре дня. Не трудно было догадаться, что речь идет именно о них и о готовящемся крупном налете немецкой авиации на Москву. Но откуда немцы собираются преподнести свой «сюрприз»? Ведь по самым последним сведениям аэродром пустовал…
В тот же день Антонов передал командованию эту тревожную весть. И тотчас же последовал приказ: «Перепроверить достоверность слухов. Уточнить место хранения авиабомб, их взрывную мощь. Переходим на круглосуточный прием. О прибытии вражеских самолетов па аэродром радируйте немедленно».
Ни третьего, ни четвертого ноября партизаны-разведчики и подпольщики не добыли никаких сведений, подтверждающих или опровергающих откровения пьяного немецкого механика. Но зато пятого ноября вечером положение прояснилось.
Уже стемнело, когда на место встречи, назначенной Антоновым вблизи районного центра, вместе с дедом Игнатом неожиданно пришел Морозов. Доктор был очень взволнован. Всего несколько часов тому назад ему удалось узнать, что немцы готовят массированные налеты авиации на Москву: первый — в ночь с шестого на седьмое и второй — в ночь с седьмого на восьмое.
— Говогят, эти «длинные бомбы» обладают невегоятно большой взгывной силой, — сказал Морозов. — На аэгодгоме усиленно готовятся к встгече нескольких эскадгилий бомбагдиговщиков. Их ждут завтга. Что будем делать?
Антонов развел руками:
— Немедленно радировать командованию! Вот и все, к сожалению…
— Мало, — сердито бросил Морозов.
— Бригада может прибыть сюда в лучшем случае через двое суток, но и она бессильна… Аэродром очень сильно охраняется… — размышляя вслух, продолжал Антонов. — Подступы к нему со стороны леса густо заминированы; с противоположной стороны, там, где поселок, проходит дорога, вдоль которой расположены воинские части. А с других сторон аэродром окаймлен глубокими рвами, вдоль которых, через каждые полтораста — двести метров в железобетонных укреплениях круглосуточно дежурят эсэсовские пулеметчики…
