веселой, не смеяться? Вот родился бы я там, в России, не пришлось бы мне так мучиться, унижаться. А попробуй я сейчас поехать домой, в Болград, все начнут посмеиваться: «Ну, авиатор? Что, крылья обрезали? Прогнали?» И надо же было, чтобы родители в восемнадцатом году застряли в Бессарабии. Что их там задержало? Илью охватила злость. Имущества никакого… Да собственно говоря, — вдруг подумал он, — и Бессарабия тут ни при чем. Была же она прежде Россией. Мать до сих пор не выговорит румынского слова. Захватили Бессарабию румынские бояре и душат людей, выкачивают, что только могут. А народ? Что, собственно, для них наш народ? Пусть дохнет… Да и румыны здесь, в столице, разве лучше живут? А господа буржуи еще шумят, что в России плохо… Брехуны! Боятся, чтобы народ не узнал правды. Вот рассказать бы Вале Колеву, Митике Чоботару о празднике авиации, как прилетели русские большевики и утерли всем нос! А было бы у Советов плохо, так русские летчики не были бы такими веселыми, жизнерадостными. Это точно! Дома ведь говорили, что кто-то из наших болградских перешел по льду через Днестр в Россию и теперь стал там большим человеком, будто даже профессором… Да и Рабчев проговорился, что какой-то летчик из Галаца перемахнул туда на самолете.
Мысли сменяли одна другую. Илья то сутулился, сжимая челюсти и кулаки, то спохватывался, старался выпрямиться, поднять голову выше, но это ему удавалось ненадолго… Он забывался и вновь шел огорченный, погруженный в невеселые мысли.
«Ну не буду летать на королевских самолетах, подумаешь!» — успокаивал он себя. Но тут Илья вспоминал Изабеллу, ее белое, как мрамор, лицо; она как живая стояла перед глазами. Уложенные калачом косы, гордая осанка. «А про Попа — ничего не пишет…» — И Томов представил себе, как Жоржик Попа ходит в дом к Раевским, а Изабелла, улыбаясь, встречает его. Они смеются, ходят в кино или, быть может, сейчас гуляют по казенному саду, радостные, беспечные… Илья помнил: когда они встречались, Изабелла смотрела ему прямо в глаза. Много раз Илья не выдерживал ее взгляда, смущался.
Томов перечел письмо Изабеллы: «Четыре года учебы — не так уж много. Зато ты будешь офицером… а это значит, что мне разрешат…» Илья скомкал письмо, сжал в кулаке. Хотел бросить, но передумал. «Разорвать?..» Он и это не решился сделать. На ходу расправил помятое письмо, сложил его и опять сунул в боковой карман.
«Вот и кончились мои мечты», — грустно подумал он.
Илья вспомнил, как очень давно, когда он болел корью, мать рассказывала ему о том, что его дед — хороший, сильный человек — боролся за правду, а плохие люди его забрали, сильно били и посадили в тюрьму. Потом дедушка вернулся домой. Все радовались и говорили, что теперь уже всем будет житься хорошо, не будет ни бедных, ни богатых. Но однажды ночью пришли чужие войска в железных шапках… Шли они всю ночь, а с ними большие пушки. Перепуганные люди сидели по домам, боялись зажигать свет. Дедушка — это Илья отчетливо помнит — был против этих военных чужих людей. Мать говорила, что тогда к деду приходили такие же хорошие люди, как он сам. И они целыми ночами о чем-то говорили. Потом дедушка куда-то уехал… Бабушка плакала, а соседи говорили, что дедушку, наверное, убили… Но однажды под вечер дед неожиданно вернулся домой. Они тогда жили там же, в Татарбунарах. Дедушку прятали, и к нему опять приходили люди, опять подолгу сидели, говорили… И вот они сказали богатым, что не могут больше так мучиться и голодать. А богатые позвали военных в железных шапках… Много людей было покалечено и убито… Дедушку ранили. Военные в железных шапках поймали его и заперли, а с ним еще много хороших людей. Весь мир узнал об этом… Тогда даже из Франции приезжал какой-то большой человек защищать их. Но и это не помогло.
И сколько в длинные зимние вечера ни просил потом Илья, чтобы мать рассказала про деда, в ответ она, бывало, только вздохнет тяжело и выйдет из комнаты. Иногда скажет: «Теперь об этом говорить нельзя. Смотри, не говори никому… заберут и нас… А когда вырастешь, сам все узнаешь».
Илья добрел до сада «Икоаней» и присел на первую попавшуюся скамейку.
Он вспомнил свою единственную встречу с дедом вскоре после того, как тот, отбыв каторгу, проездом в Татарбунары задержался в Болграде на несколько часов. Дед торопился домой: младшая дочь была очень больна, к тому же подвернулась попутная грузовая машина на Татарбунары. Шофер брал недорого. Дед тогда сказал: «Гляди, Илья, не позорь! Имя мое носишь!.. А главное, запомни: не все то золото, что блестит…»
Дед влез в грузовик и примостился у одной из бочек. Мать плакала. Потом из лавки вышел грузчик. В руках он держал полбуханки черного хлеба и с аппетитом откусывал большие куски. Подойдя к грузовику, он вдруг перестал жевать и уставился на деда:
— Вы… не Липатов, случайно?
— Он самый, — спокойно ответил дед.
У грузчика радостно заблестели глаза, он широко улыбнулся, быстро подошел к шоферу и что-то шепнул ему на ухо. Тот вышел из кабины и, подойдя к кузову, в свою очередь спросил:
— Вы господин Липатов?
— Я Липатов, — так же спокойно ответил дед. — А в чем дело?
Шофер замялся.
— Тот самый Липатов, что… из Татарбунар?
— Тот самый, из Татарбунар.
Грузчик перебил:
— Так я же вас помню! Говорю ему, а он не верит…
— Слезайте, господин Липатов, садитесь со мной в кабину. Здесь вам будет удобнее, — предложил шофер.
Дед покачал головой:
— Нет, спасибо. Мне и здесь, на свежем воздухе, под открытым небом, неплохо. Давно его не видел…
Но грузчик решительно открыл борт и, взяв деда за руку, сказал:
— С вас, Илья Ильич, хватит на жестком. В кабине лучше. А я тут.
Илья хорошо помнил, как дед встал тогда, посмотрел на всех и задумчиво произнес:
— Узнаю мой народ!..
И еще запомнил Илья, как у деда побежала по щеке слезинка.
А он, Илья Томов, что делал тогда? Черчеташем был! Ходил с теми же солдатами в железных шапках и при факелах кричал «Ура!» Илья заскрипел зубами…
Дурак! Верил… Кому? Командирам черчеташской когорты? Королю? Все у нас равные, всем все доступно, для всех всюду открыты двери… Действительно, «дурачком домой пойдешь»… Вот и иди… Иди, иди, чтобы еще над тобой посмеялись и в Болграде.
Илья снова вспомнил Изабеллу и Попа. Но тут, как бы отстраняя их образы, всплыло воспоминание о ясном воскресном дне, о тоненькой девушке с золотистыми кудрями — Валентине Изоту из большевистской России…
«Напишу еще министру, — подумал Илья. — Надо убедиться до конца. Собственно говоря, я уже все равно туда не пойду, но убедиться надо, все надо испытать. И дураком я домой не пойду! Не-ет!.. Там мне все равно нечего делать. Здесь — кем угодно, что угодно и где угодно… Только не в Болград!»
XI
Шла уже вторая неделя с тех пор, как Илья написал прошение министру авиации. Ня Георгицэ, никогда не терявший надежды на лучшее, был уверен, что ответ придет — и непременно положительный; надо только подождать — министр ведь занятой человек!
А Илья искал работу.
Но в Бухаресте в те дни найти работу было не просто, и Томов с утра до вечера бродил по улицам столицы, предлагая, где ему казалось подходящим, свои услуги. Но у него не было никакой специальности.
Однажды Илья набрел на лесопильный склад. Ему предложили грузить отходы древесины, но Илья наотрез отказался. «Найду что-нибудь более подходящее, ведь у меня образование», — думал он. На
