Ухо у Пиноккио было, разумеется, деревянное, поэтому он не обратил особого внимания на то, что ему откусили ухо… Гораздо обиднее было то, что смеялись мальчишки. Он подбежал к тому же ослу и ловко на этот раз вскочил на него верхом.
Поехали… Стали подниматься в горку. Пиноккио чувствовал себя очень хорошо. Но, вдруг, кучер ни с того ни с сего дал ему такого пинка в зад, что Пиноккио покатился с осла: и шлепнулся на дорогу.
Мальчишки опять захохотали, поджимая животы, а кучер соскочил с козел, поднял Пиноккио и опять, — ужасно странно, — взял и откусил у него половину другого уха. Пиноккио озадаченный, опять уселся верхом на осла. Дорога была пустынная, кругом ни души. Откуда то все время слышался голос:
— Бедный дурачок, как ты будешь жалеть обо всем этом! Как жестоко раскаешься!
Пиноккио оглядывался. Никого нет. Мальчишки спали, повалившись друг на друга. Фитилек храпел, сидя на козлах. Кучер щелкал бичом и напевал сквозь зубы:
Проехали еще с полверсты, и тот же таинственный голос проговорил совсем близко:
— Берегись, Пиноккио! Тебя ждут большие несчастья! Когда-нибудь заплачешь ты, как я сейчас плачу, но поздно будет…
Пиноккио перепугался, перескочил со спины ослу на шею, потрогал его за морду и очень удивился, видя, что осел плачет.
— Кучер! Кучер! — позвал он возницу — у вас осел плачет!
— Ничего… Поплачет да и перестанет, — беспечно ответил кучер. — Немножко говорит. Научился в цирке у дрессированных собак. Ну, ладно, будет болтать. Садись на свое место, дорога не близкая.
Пиноккио послушно уселся опять на осла, и они двинулись дальше.
На рассвете телега доехала до «Страны Дураков».
Эта прекрасная страна не была похожа ни на одну страну в мире. Жили в ней одни дети, от семи до четырнадцати лет. На улицах был невероятный шум, крик, писк, вой, хохот, — хоть уши затыкай.
Кто играл в бабки, кто в жмурки, кто в веревочку… Велосипеды, деревянные лошадки, обручи, — не пройти, не проехать. Паяцы поют, солдатики идут на войну, маленькие карапузы гонятся за курами, дудят в дудки, ходят на четвереньках, — дерутся, кувыркаются… Пыль. Возня. Дым коромыслом!
На всех площадях понастроены цирки, театры, балаганы, перед афишами и у кассы стоит толпа с утра до вечера. Все стены исписаны каракулями:
— Долой школы! Долой книги! Долой учителей!
Мальчишки соскочили с телеги и кинулись в толпу. Сейчас же началась дружба, игры, шалости, все как следует.
— Вот это жизнь! — говорил с восхищением Пиноккио Фитильку. — Умирать не надо!..
— Вот видишь! Значит прав то был я! А ты еще не хотел ехать! Связался со своей Волшебницей! Очень тебе надо было учиться…
— Правда. Спасибо тебе, Фитилек! Идем в балаган смотреть представление.
Так прошло пять месяцев. Пиноккио не знал ни школы, ни уроков, ни учителей, — только игры да забавы с утра до вечера. Лучше бы и не надо. Но его ожидала очень неприятная история…
У Пиноккио растут ослиные уши
Однажды утром Пиноккио проснулся в самом веселом расположении духа и, думая о предстоящих развлечениях, хотел почесать за ухом. Но, о ужас! Уши у него выросли за ночь в четверть аршина длиной… Папа Карло, когда его вытачивал, сделал ему ушки маленькие, хорошенькие, чуть заметные. Все любовались ими. И вдруг… Пиноккио бросился к ведру с водой и, наклонившись, стал глядеть на себя. Осел, настоящий осел!
Пиноккио заорал не своим голосом. Не тут то было! Уши росли, да росли и покрывались прекрасной, гладкой шерстью. На этот шум прибежала хорошенькая белочка и ласково спросила:
— Что с тобой случилось, миленький?
— Я очень опасно захворал, пощупай мне пульс.
Белочка пощупала пульс Пиноккио правой лапкой:
— Да, — сказала она, — у тебя сильный жар. Мне не хочется тебя огорчать, но ты очень серьезно болен…
— Что же со мной такое?
— Ослиная лихорадка, голубчик!
Пиноккио понял все, но притворился дурачком.
— У меня ослиная лихорадка? Что за вздор! Она бывает только у ослов!
— Это верно, но ты через два часа превратишься в осла…
— Ой! Ой! Ой! — еще громче заорал Пиноккио. — Я не хочу быть ослом! Что мне делать? Я погиб!
Он изо всех сил рвал и теребил ослиные уши, точно они были чужие.
— Я не виноват. Это все из-за Фитилька случилось!
— А зачем ты его слушал?
— Ой, ой, ой! — завыл Пиноккио. — Ну, погоди, я ему это припомню! Я ему бока наломаю.
И он бросился было бежать, чтобы наломать бока Фитильку, но вспомнил об ушах и опять стал в отчаянии рвать их. Торчат, торчат, проклятые, как у настоящего осла!
Но Пиноккио был все же догадлив. Он схватил кусок картона, смастерил из него колпак, нахлобучил его на самый нос и выбежал на улицу.
Фитилька не оказалось ни на улице, ни в переулке, ни в балагане. Точно в воду канул. Пиноккио спрашивал у всех, — никто Фитилька не видал, тогда он побежал к нему на дом и постучал.
— Кто там? — недовольным голосом спросил Фитилек.
— Я! Отопри!
Фитилек не отпирал что-то очень долго.
— Скорее!
— Сейчас! Сейчас!
Наконец, дверь отворилась, и Пиноккио увидал своего друга в таком же точно бумажном колпаке.
Он ужасно обрадовался, — значит, у него тоже ослиная лихорадка, — но не подал виду и спросил:
— Как поживаешь, Фитилек?
— Прекрасно! Как сыр в масле катаюсь.
— А зачем ты колпак надел?
— Мне велел его носить доктор, потому что у меня болит коленка. А ты зачем надел?
— У меня живот что-то заболел.
Наступило неприятное молчание. Наконец, Пиноккио спросил:
— У тебя никогда не болели уши?…
— Сегодня немножко стреляет в правом, ухе…
— А у меня в обоих.
— Покажи мне их, пожалуйста.
— Нет, ты сначала…
— Ну, тогда вместе, — раз, два, три!
Шалуны разом стащили колпаки.
