– За белкой дело не станет. Сама в руки просится. Ты видел, что она с орехами вытворяет?
Гриша удивленно взглянул на отца.
– Не видел, так сходи, сходи погляди…
За шалашом под раскидистой пихтой был склад шишки. Гриша поднырнул под плотно нависшие до самой земли заснеженные ветки. Под пихтой было сумеречно. Не только снег, но и свет слабо проникал. Гриша присмотрелся, куча шишек была разворошена. «Видать, не один зверек трудился, – подумал Гриша. – Сколько шишек распустили».
Гриша поднял несколько недовыщелушенных шишек, сложил в полу фуфайки и принес показать отцу.
– Видал? Если не изловить, оставят без орехов.
– Свое берут, – спокойно сказал Анисим, примеряя к стенке лестницу. – Это мы у них тащим. А то, что в шишке осталось, – пустой орех.
– Да ну? – не поверил Гриша. Сковырнул чешуйку, достал орех, раскусил – пустой, другой, третий…
– Ну, а я что говорил?
– Как они знают, что пустой? – удивился Гриша.
– Знают, – взял в руку шишку Анисим. – Я сколько раз задумывался. Сквозь скорлупку, что ли, видят? Загадка, и все.
– Надо убрать в зимовье орех, который уцелел, – по-хозяйски Гриша взялся за мешок.
– Ты говоришь, белку надо? – остановил Анисим Гришу вопросом. – Так и не ходи далеко. Сделай клетку, закидную дверцу – и белка твоя.
Гриша за топорик.
– Можно в зимовье строгать?
– Строгай.
– Из лучинок?
– По мне так лучше всего делать из таловых прутьев Нарезал потолще карандаша…
– А шить чем?
– Шить? Сплести можно, но не поднимешь, тяжелый будет. Лучше всего, – вспомнил Анисим, – деревянные гвозди-кляпушки на еловой смоле – хорошо держать будут…
Гриша нарезал таловых прутьев, очистил и подвесил над каменкой сушить. Пока обобрал с ели смолу, настрогал гвоздики, и заготовка подошла – подсохла. Проколол шилом палочки и в соединении, обмакнул гвоздик в смолу и вогнал, зачистил и как отлил. Гриша настолько увлекся работой, что, не позови отец к столу, и не вспомнил бы о еде. Клетка получилась, взял Анисим в руки – выпускать жалко. Словно из дорогого дерева сшита. Повертел в руках клетку Анисим, только и выдохнул:
– Ну-у, Григорий…
Снег валил, не переставая, день, ночь, еще день, еще ночь, задавил и кустарники, и подсад, словно прибрал все то, что плохо и не на месте лежало. Высветил лиственничники. Оголил и уширил берега речки. Только ельники и кедрачи еще больше посмурнели и затаились.
Рассвет Анисиму казался долгим, тягучим и вязким, как еловая смола, когда ее опрастываешь из кружки.
– Сколько не лежи, а вставать придется, – поворочался Анисим на «перине». В зимовье было тепло, уютно и таинственно спокойно. – Ты не спишь, Григорий?
– Нет, папань.
– Интересно, сколько натикало на твоих серебряных?
– Однако, паря, мно-о-го-о, – подражая деду Витохе, протянул слова Гриша.
– Какие у тебя планы, Григорий?
Гриша сел на нарах, почесал голову. Мутно отсвечивало ледяное окно, маячили печка, стол.
– Я бы так поел…
– А клетку не проверял?
– Нет, – спохватился Гриша. Спрыгнул с нар. Земляной пол холодил ноги. – Где же обувка? – пошарил Гриша под нарами.
– И обувка и штаны за печкой висят.
Гриша снял с гвоздя штаны и, как только влез в них, сразу почувствовал, что нет дырок на коленках.
– Когда успел, папань? И бродень залатал.
– Ночь-то год, – отозвался Анисим.
Гриша обулся, надел фуфайку и в дверь, торкнулся, а она ни с места.
– Нас кто-то подпер. – Гриша отступил и с разбегу саданул плечом. И тогда дверь не открылась.
– Медведь, кто еще мог так подшутить? – предположил Анисим. – Придется через трубу выходить, не иначе.