между прочим, уроки не задали». А она: «Нужно будет сходить к вашему математику, спросить, как это он учит, что уроков не задает». Я ей спокойно так: «Иди, если хочешь». Она и заткнулась. Дай алгебру списать.
— На, возьми Ларусь. Только второй пример спроси у Ларки с Пшеничным.
— Чего у них спрашивать! Полюбуйся, сидят, целыми уроками анекдоты травят. Бессовестная она все-таки — взяла и села с парнем без спросу.
— Мы тоже с тобой сели вместе без спросу.
— Девчонкам можно. Все так сидят: Лаша с Алкой, Рита с Нинкой. И только Ларка одна с парнем. Если девчонки будут такое себе позволять, то, что с мальчишек требовать. Это «домашняя», что ли?
— Угу.
— Много переписывать. Слушай, подняла бы ты руку и сказала Ник. Миху, что весь класс «домашнюю» не понял. Ты же у него в любимчиках.
— У него нет любимчиков. И вообще, неудобно за «вэшников» говорить. Мы же их не знаем. Кстати, куда Сидоров с Боярковым испарились?
— В ремеслуху пошли. Куда ж им еще? У «вэшников» тоже полкласса отсеялось. Как они тебе?
— Пожалуй, не похожи на наших. Наши учатся, словно в электричке едут: сидят себе по двое в купе, кто читает, кто болтает. Конец года — остановка. Часть вышла. А на их место навалилась компания, самоуверенная, веселая, захватывают свободные места, туристские песни горланят.
— Ага, эти более дружные. И когда только Алка с Лашей успели к ним втереться?
— Алка их по Богданову с прошлого года знает.
— Ага, парни у них лучше наших. И еще наши индивидуалисты, а эти общественники: когда совет отряда выбирали — наши сидят, только бы их не выбрали, а эти везде своих протолкнули. А в Павловск? Мы когда-нибудь до них всем классом за город выбирались? То-то. Они и выглядят старше наших.
— Это потому что они в прошлом году были из сборных школ, и им пришлось завоевывать место под солнцем. А мы в этой школе уже старые. Копошимся каждый в своем мирке.
— Тебе уже исполнилось четырнадцать?
— Угу.
— Так чего ж ты галстук как маленькая носишь? Посмотри на них, все уже давно поснимали. Между прочим, нас в этом году в комсомол принимать будут.
— Здорово! Ларусь, а как ты думаешь, может, в комсомоле начнется настоящая жизнь, о которой мы в читали? Ну, когда людей объединяет общее трудное дело. Например, они всем классом едут на стройку, роют котлованы, живут в палатках…
— Чего нам на стройку переться, когда нас и так летом в колхоз на полтора месяца запихают. Там с непривычки знаешь, как напашемся. И потом, мы же вкалываем два дня в неделю на «Красной заре». Чего тебе еще?
— Ну, это совсем другое. Это не то, что в «Юности». Вот, например, сидим мы сейчас на географии…
— Жуть.
— Зубрим полезные ископаемые и перерабатывающие заводы…
— Мрак!
— И даже отдаленно не представляем себе ни рудника, ни завода. А поездили бы, собственными глазами посмотрели…
— Тебе географичка нравится?
— Не знаю, она еще новенькая…
— Вот-вот, только появилась — и уже завуч четвертых-пятых классов.
— Я так и говорила — новеньким нужно завоевывать мир.
— Чего ж, вид у нее подходящий. Жена офицера, я ее с мужем у гастронома видела. Около Пшеничного живет.
— Забавная у нее манера все делать многозначительно. Она даже указку берет не как простую деревяшку, а как маршальский жезл. Она, наверно, и дома пол моет с чувством собственного достоинства.
— Тебе от Ларки записка. Чего она пишет?
«Постарайся после уроков отвертеться от Ларуськи. Мне нужно с тобой поговорить».
— Ничего особенного. Просит алгебру списать.
— Развратная она: то с Пшеничным крутит, то с Папковым, то с нахимовцами по набережной шляется. И даже уроков не учит. Слушай, давай не дадим ей тетрадку.
— Неудобно.
— Ладно, пусть подавится. До конца урока все равно уже пять минут осталось, не успеет списать.
— «Вы мне писали? Не отпирайтесь, я прочел…»
— Как ты от Ларуськи отвертелась?
— Она сама домой торопится. У нее сегодня мать выходная.
— А тетрадку по алгебре зачем мне прислала?
— Соврала Ларуське, что ты просишь списать.
— Ну, до чего Ларуська прилипчивая! Примажется к человеку, а всех других так и норовит отпихнуть. Давно мы с тобой вместе не ходили…
— Мне казалось, что ты в последнее время с Ритой и Ниной сдружилась.
— Ритка стильная девчонка и неглупая. С ней можно было бы дружить. Но, понимаешь, она еврейка, а евреи — все очень скрытные. Вот понаблюдай за ней на уроке: она знает, но ни за что руку не поднимет. Спросят — ответит, не спросят — промолчит.
— Ты считаешь, что у евреев есть какие-то особые черты характера?
— Конечно. Русские — простые: что думают, то и говорят. А евреи — себе на уме.
— А что Нина?
— Не знаю. По-моему, она полностью под Риткиным влиянием.
— Рыбка-прилипала?
— Ага. Знаешь, чего я тебе написала? У меня второго октября день рождения. Я уже пригласила Ритку с Нинкой, Пшеничного, Папкова, Летунова, тебя…
— Меня еще нет.
— Тебя уже да. А Ларуську давай не будем приглашать: она своими нотациями весь праздник испортит.
— Нет, так нельзя. Она страшно обидится. Вы же чуть ли не с первого класса дружите.
— Ну ладно, может, ее еще мамочка не пустит.
— Куда мы идем?
— Давай рванем по набережной, через мост, на Марсово поле. Там, говорят, вечный огонь сделали.
— С портфелями?
— Портфели по дороге ко мне закинем. Скажем бабуне, что у нас собрание и айда на Марсово поле. Или ты Петропавловку предпочитаешь?
— Что ты! Лучше на Марсово поле.
— Да? А мне Пшеничный сказал, что ты обожаешь Петропавловку. Особенно ходить по ледяной воде, задрав юбку.
— Как ему не стыдно!
— Стыдно у кого видно. А видно было не у него, а у тебя… Между прочим, знаешь, где мы с ним были в воскресенье? Ни за что не угадаешь. В ЦПКиО. На лодках катались. Видала сейчас у мальчишек мода в черных рубашках ходить? Он был в такой рубашке. Ворот расстегнут, рукава засучены, ему идет. Загорелый и гребет бесподобно.
— В черной рубашке, по-моему, фашисты ходили.
— Какие фашисты?! Они в коричневых были. И вообще, ты бы еще чего подопотопнее
