растрепанность никуда не делась. Недавно он постригся — наверное, Кэти заставила. Он жизнерадостный неряха, Кэти — я таких чистюль вообще больше не знаю. Противоположности притягиваются.
Мне дико хотелось его обнять — такой он нормальный к нам шел. От этой мысли повернулась к Мике и Натэниелу. Уж если мне хочется броситься на шею Зебровски, значит, очень нужно, чтобы кто-нибудь меня обнял. Но все они видали уже, как я плачу, и Зебровски в том числе.
Я одной рукой обняла Мику, другую протянула Натэниелу. Они меня обняли, но я не плакала. Лицо горело, но слезы больше не текли. Я приникла к ним, чувствуя, как они меня поддерживают, потому что мне хотелось расклеиться, разреветься у них в руках, но я не могла себе этого позволить.
— Я вас пока оставлю, — сказал Зебровски.
Я покачала головой и отодвинулась от моих мужчин.
— Нет, мы должны поймать эту гадину.
— Ее никто не видел, Анита. Ни ее, ни того мужика, которого мы считаем ее человеком-слугой.
— Он должен им быть, чтобы иметь ее ментальные возможности, Зебровски. — Я попыталась отодвинуться, но Натэниел удержал меня за плечи, притянул к себе. Я потрепала его по руке: — Все в порядке.
— Врешь, — шепнул он. — А может, это мне нужно было тебя обнять. — Он крепко меня сжал, вторую руку положил на талию. — Хватит тебе чуть не умирать каждый раз. Это для сердца вредно.
Почему-то я так поняла, что он не про инфаркты — есть много других способов разбивать сердце. Я поддалась, когда он снова прижал меня к себе, погладила его по рукам сверху вниз.
Зебровски улыбнулся и покачал головой:
— Знаешь, когда меня, бывает, ранят, Кэти точно то же чувствует. Но она слишком сдержанная, чтобы вот так на публике.
Я глянула на него — не совсем чтобы уж дружелюбным глазом. Он поднял руки:
— Да я же не возражаю. Анита, Натэниел, просто это ну… странно видеть, как люди вот так открыто проявляют, как вы. Это в культуре оборотней?
Я подумала:
— Да, пожалуй.
— Когда нам не надо прикидываться людьми, — сказал Мика. — Тогда мы все время друг друга трогаем. И у нас традиция — эмоции вываливать наружу.
— Ну, Анита, и пришлось же тебе приспосабливаться! — осклабился Зебровски.
— Это ты про что?
— Про то, что ты как многие мои знакомые копы — эмоции загоняешь внутрь. Слушай, а если как- нибудь твоих бойфрендов не окажется рядом с местом преступления, ты, надеюсь, на мне повиснешь?
— Размечтался, — улыбнулась я, потрепала Натэниела по руке и шагнула вперед.
Он чуть отпустил меня, но продолжал держать мою руку. Тут я поняла, что ему надо ощущать мое прикосновение и самому меня касаться, и это не обычная потребность ликантропа. Меня тянуло обнять Питера как ребенка и сказать, что все будет хорошо, но это была бы ложь. И даже если бы он был ребенком, все равно это ложью и осталось бы. Не могла я ничего обещать.
— У тебя чертовски серьезное лицо для женщины, которая только что обнялась с любимым.
— Я думаю о Питере.
— Ага, тебя же подрезали, когда ты пыталась его спасти.
Я кивнула, постаравшись ничего лицом не выразить. Если мы хотели для полиции изложить иную версию, то Эдуард должен был мне сказать. То, что он мне не сказал «официальной» версии, а я не спросила, показывало, насколько мы отвлеклись. А это нехорошо.
— Ты ему жизнь спасла, Анита. Что ты еще могла сделать?
Я кивнула и отошла обняться с Микой — отчасти чтобы скрыть лицо, потому что еще не сообразила пока, как смотреть. Я виновата, потому что Питер был ранен, когда спасал меня. И даже уважения от копов за это не получит. Похоже было на добавление к ране оскорбления.
Мика поцеловал меня в висок и спросил:
— Эдуард тебе не дал официальную версию?
— Нет, — шепнула я в ответ.
Мика сказал, не выпуская меня из объятий:
— Наверное, Анита еще себя обвиняет в том, что была уже на охоте за этими вампирами. Она думает, что они не действовали бы так жестоко, если бы не знали, что она идет по их следу.
Я повернулась, все еще в руках Мики наполовину:
— Если вампир знает, что за ним гонится охотник, который убьет его на месте — какие у него остаются варианты, Зебровски?
— Ты не согласна с ордером на ликвидацию? — спросил он.
— Сейчас как раз согласна, но бывают случаи, когда мне хочется иметь другие варианты, кроме смертного исхода. Хорошо бы кто-то провел исследование и посмотрел, действительно ли вампиры действуют беспощаднее, когда спасают свою жизнь, чем при первоначальном преступлении.
— Тебе случалось такое видеть?
— Кажется, нет. Почти все они убивали бы дальше, если бы мы им не помешали. Но смотри: эта вампирша, за которой мы гоняемся, подставила другую вампиршу из Церкви Вечной Жизни. Если бы я просто пошла по следу, который они для нас проложили, то убила бы двух ни в чем не повинных граждан.
— Это второй у тебя случай, когда плохой вампир пытается подставить хорошего, а тебя использовать как орудие убийства?
— Да, и раз такое было со мной, то могло быть и у других ликвидаторов вампиров. Те просто могли не искать за фасадом очевидного.
— Ты хочешь сказать, что раз вампиры им не сваты и не братья, для них вполне может быть, что хороший вампир — мертвый вампир.
— В этом роде.
Зебровски посмотрел на меня, сдвинув брови.
— Дольф не один такой, кто думает, что раз ты живешь с… — он показал как-то в сторону Мики и Натэниела, — то это снижает твою пригодность для работы. Я лично так не думаю. Я думаю, это заставляет тебя смотреть на вампиров и оборотней так, как этого сейчас требует закон. Они считаются полноправными гражданами, людьми, и ты их так и воспринимаешь. Именно потому тебе все труднее и труднее их убивать, но зато ты растешь как коп. Ты ищешь правду, ловишь только настоящего преступника и наказываешь виновных. А другие ликвидаторы убивают кого сказано убить. Это хорошо для палача, но не уверен, что для копа.
Очень длинная речь для Зебровски.
— Похоже, ты много над этим думал.
Он даже смутился.
— Похоже. Часто приходится защищать твою честь от других копов.
— Свою честь я могу защитить сама.
— Не, не можешь. Ты не можешь объяснить, почему ты в них видишь людей — потому что будет подразумеваться: этот вот расист и гад только что ляпнул глупость, будто они не люди. Мне это сойдет с рук. Я — Зебровски, я могу много чего сказать, и на меня злиться не будут. Я-то тыкаю под ребра, а ты — в сонную артерию. На тебя и обижаются.
— А он тебя хорошо знает, — сказал Мика.
Я отодвинулась, посмотрела на него.
— И что это должно значить? — Он улыбнулся мне, рядом с ним Натэниел очень старался не расплыться в улыбке. В мой адрес. — Вы чего?
Зазвонил мой сотовый, и я заметила, что он не при мне. Он снова позвонил — это был рингтон, который выбрал для меня Натэниел, когда я сказала, что мне все равно. «Вайлд бойз» Дюран-Дюрана. В следующий раз, когда спросит, мне уже все равно не будет. Мика вытащил телефон у себя из кармана и протянул мне.
У меня не было времени спрашивать, когда он взял мой телефон. Я ответила:
— Хелло!
