сексуального харассмента?
— То есть ты принадлежишь ему по-настоящему?
— Я никому не принадлежу, Дольф. Я настолько принадлежу только сама себе, что некоторых это отпугивает. Реквием хочет мной владеть — это тот вампир, который сейчас вышел, если ты тогда не расслышал имя. Я не хочу быть ни в чьем владении. Ни в чьем. И Жан-Клод это понимает как ни один человек, с которым я встречалась. Может быть, это же видит и твой сын в своей невесте, Дольф. Может, она его понимает в том, в чем ты никогда не поймешь.
Это было зло и намеренно, но этот разговор надо было кончать.
— Мою семью сюда не припутывай, — сказал он тихо, тщательно выговаривая слова.
— Не буду, если ты тоже перестанешь. Твоя одержимость вампирами и моей личной жизнью началась примерно тогда, когда твой сын заключил помолвку с вампиршей. Моей вины в этом нет. Я их не знакомила. Я даже не знала, что он это сделал, пока ты мне не сказал.
— Знал мастер города. Просто он не сказал тебе.
— Ты думаешь, значит, что это Жан-Клод натравил ту вампиршу соблазнить твоего сына?
Он посмотрел на меня многозначительно.
— Анита, ты не единственный сейчас охотник на вампиров в этой стране. И даже не единственный со значком. Мне говорили, что власть мастера города абсолютна. Что ни один местный вампир ничего без его разрешения не делает.
— Если бы это еще было правдой. Невеста твоего сына принадлежит к Церкви Вечной Жизни, и она теперь — проблема Малькольма, а не Жан-Клода. Церковь Вечной Жизни в стране вампиров — автономная маленькая вселенная. Честно говоря, другие вампиры несколько озадачены: как иметь дело с церковью, где прихожане делают такие глупости, как, скажем, встречаться с сыном полицейского.
— Почему это глупость?
— Потому что полисмены в массе своей по-прежнему ненавидят вампиров. И лучшая политика — оставить копов в покое. Ни один из вампиров Жан-Клода ни к одному полицейскому и близко ни за чем не подойдет.
— К тебе он сам подошел.
— Когда мы начали встречаться, я еще не была копом.
— Нет, была истребительницей вампиров. Ему не следовало к тебе приближаться, да и ты должна была понимать, что от него держаться надо подальше.
— С кем я встречаюсь, Дольф, никак не твое дело.
— Мое, если оно мешает твоей работе.
— Я свою работу теперь делаю лучше именно потому, что ближе к монстрам и знаю их лично. — Я попыталась сесть — надоело, что он надо мной нависает. Живот тянуло, но боли не было. — Ты полагаешься в своей работе на мое знание монстров. Да каждый коп, что идет ко мне за помощью, рассчитывает, что я знаю о монстрах больше, чем он. А откуда, ты думаешь, я все это знаю? Оттого, что держу их на расстоянии и ненавижу, как ненавидишь их ты? Они не любят разговаривать с теми, кто их считает дерьмом. Не дают информацию тем, кто их заведомо ненавидит. Уж если тебе нужна чья-то помощь, так не плюй в протянутую руку.
— И сколько у тебя этих протянутых рук, Анита?
Невинный вопрос, но прозвучал мерзко.
— Достаточно, чтобы тебе помочь каждый раз, как ты меня зовешь.
Он снова закрыл глаза, смял блокнот в кулаке так, что раздался звук рвущейся бумаги.
— Если бы я тебя оставил там, где нашел, где ты поднимала мертвецов, ты бы никогда не встретилась с Жан-Клодом. Впервые ты попала в его клуб по делам полиции. По моим делам.
Он открыл глаза — в них стояла боль.
— Мы делали свою работу, Дольф.
— Когда ты смотришь в зеркало, тебе этих слов хватает, Анита? К концу дня тебе достаточно сказать, что мы делали свою работу, Анита?
— Иногда да. Иногда нет.
— Ты ликантроп?
— Нет.
— Твой анализ крови говорит другое.
— От моего анализа крови у врачей глаза на лоб лезут, и то же самое — в любой лаборатории, куда его посылали.
— Ты знаешь, что ты — носитель ликантропии?
— Да, четыре разных штамма.
— Ты знала.
— Выяснилось в больнице в Филадельфии, после дела зомби и ФБР.
— Ты об этом никому здесь не говорила.
— Ты меня ненавидел, что я встречаюсь с оборотнями. Узнай ты, что я носитель… — я развела руками. — Полагаться на твою реакцию я не могла себе позволить.
Он кивнул:
— Ты права. Ты права, что не сказала мне, но могла сказать Зебровски или кому угодно.
— Это на мою работу не влияет, Дольф. У меня болезнь, проходящая в бессимптомной форме. И никого это не касается, пока не сказывается на моей работе.
Но про себя я подумала: а что если какой-нибудь почти-зверь, что я в себе ношу, сорвется с цепи посреди расследования дела? Это было бы плохо.
— Анита, ты слышала, что я сказал?
— Прости, прослушала.
— Я спросил: откуда ты знаешь, что не сказывается? Откуда ты знаешь, что твои связи с монстрами не окрашивают твой выбор решений?
— Дольф, я устала. Устала, и мне нужно отдохнуть.
Почему я раньше не подумала? Я же в больнице, я могла просто застонать, что мне больно! Ой, торможу я сегодня…
Он расправил свой блокнот, попытался его разгладить, насколько это было возможно. Потом попробовал вложить обратно в карман, но блокнот покоробился и не хотел влезать. В конце концов Дольф оставил его в руке.
— Когда отдохнешь, я хочу поговорить с тобой. У тебя столько завелось секретов от твоих друзей, что приходится нам задуматься, на чьей же ты стороне.
— Уходи, Дольф. Просто уйди сейчас.
— Но он вот остается, — показал Дольф на Эдуарда.
— Он меня не оскорблял. Вел себя исключительно профессионально.
— Наверное, я это заслужил.
Кажется, он хотел сказать еще что-то, но просто протянул руку. Эдуард не сразу, но вернул ему пистолет. И Дольф просто вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Эдуард сунул свой пистолет в кобуру и подождал несколько секунд, потом мы переглянулись.
— Ты не сможешь долго уходить от ответов, Анита.
— Я знаю.
— И не только тебе грозит беда.
— Ричард, — кивнула я.
— Он намекал.
— Если бы он знал, намеком бы не ограничился.
— Лейтенант Сторр не глуп.
— Я никогда и не говорила, что глуп.
— От ненависти он кое в чем кажется иногда глупым, но от нее же становится очень целеустремленным. И если эта цель — ты или твои друзья, то…
— Да знаю я, Эдуард, знаю.
