задачу ты нам задал! Садись, попьем чаю.
Ветров не отказался.
— Ты что же, — спросил он Евсея за чаем, — вчера не голосовал?
— Да ить что же голосовать!
— Нет, дядя, ты давай прямо говори.
— Не знаю как, ох не знаю как, — завздыхал Евсей.
Но Ветров видел, что какое-то решение у него есть.
— Ты говори, идешь или нет. Чего же так-то!..
— Не знаю, прямо не знаю.
Он опять завздыхал, и на этот раз он боролся с еще теплившейся нерешительностью.
— Вот я тебе что скажу. Если хоть десять человек и Серов пойдут — я буду одиннадцатый. Вот так мы и решили.
— Вот уж ты так не решаешь, — качнул ему головою Ветров. — Ты так скажи, если уж решил: хоть один останусь, но в колхоз иду. Вот как надо!
Евсей закряхтел, заворочался. Жена его, орудовавшая около печки, тоже вздохнула.
— Ну, так как?
— Ну и парень ты, — морщась от приставшего Ветрова, заговорил Евсей. — И что ты ввязался, деньги, что ль, тебе за это платят? Как Серов, так и я, — отрубил он рукою. — Так, Дарья?
Дарья передернула плечами.
— Смотри, тебе виднее, — неопределенно мыкнула она.
— Есть! — поднялся Ветров. — Сейчас к Серову, потом соберем актив.
Он побежал к Серову, в точности повторив с ним тот же разговор, что и с Евсеем, и по его указанию пошел еще к двоим, являющимся в деревне общественниками, мужиками вообще толковыми.
В обед за Ветровым неожиданно прислали лошадь с приказанием вернуться в эскадрон. Выругавшись, Ветров вынужден был собрание отложить.
«Актив-то? — вспомнил он. — Тьфу, черт! Все спутается».
Сказав Агафону собирать намеченных мужиков, он побежал к Серову, у которого намечалось совещание.
— Еще здравствуй. У тебя соберемся. Ничего? — спросил он, вбегая к Серову.
— А что же? Мне все равно.
Серов лежал на кровати, закинув руки за голову. На животе у него ползал четырехлетний Вася и о чем-то просил его.
Ветров сел к столу и нетерпеливо забарабанил пальцами. В окно видно, как Агафон вразвалку шагал к Евсею. Он зачем-то остановился у одного дома и заглянул в подворотню.
«Вот народ! — сердито усмехнулся Ветров, разглядывая Агафона. — Ничем его не удивишь. И чего ему там надо, в подворотне-то?»
— Ласказы-ы, — тянул Вася, — ласказы-ы, тятя!
«И этот, — оглянулся Ветров к Серову, — хоть бы встал. Ведь гость все-таки пришел».
— Ласказы-ы!
— Ну ладно, слушай, — заговорил Серов.
Вася сел на него верхом и, засунув палец в рот, уставился на отца, приготовясь слушать.
— Ну, тятя?
— Чего ну? Ты не перебивай, а то не буду.
Серов переложил ноги, зевнул, оскалив свою волосатую пасть, и неторопливо начал.
— Мужик шел. Уж он ше-ол, ше-ол — устал, сел. Кхэм, — откашлянул Серов. — Уж он сиде-ел, сиде- ел, сиде-ел — взял и лег. Уж он лежа-ал, лежа-ал, лежа-ал — задремал.
— Сколее, тятя, сколее...
— Не перебивай, а то не буду. Так. Ну вот. Уж он дрема-ал, дрема-ал, дрема-ал...
«Тьфу, будь ты проклят! И сказки-то у них...» — злился Ветров.
...— Уснул. Да... Вот уж он спа-ал, спа-ал, спа-ал...
3
Утром Ковалев пришел поздно и товарищей в казарме уже не застал. Двенадцать коек стояли пусты и одиноки. По ложке на межкроватном столике он увидел, что они уже позавтракали и, вероятно, сейчас на работе. Илья проглотил позывную слюну и решил пошарить хлеба. Хлеба не было. Он обошел все столики — и нигде ни крошки. Вот черт! А жрать как хочется!.. Он хотел уже идти, но вернулся и, на счастье, открыл свой столик. На нижней полке, прикрытый газетой, стоял бачок и хлеб. От бачка до головокружения пахнуло мясным супом с поджаренным луком. Мельком взглянув на записку, на которой наспех было нацарапано: «Жри, сволочь!», он вытащил бачок и оторвался от него, когда алюминиевая ложка заскрипела по дну и от хлеба остались только маленькие крошки. Он сунул бачок обратно и, собрав в кармане махорку, закурил.
А спать как хочется! Все бы отдал он, чтобы поспать. Лечь бы сейчас! Только прилечь — и готово. Сразу же все поплывет, потом сам поплывешь куда-то, и будет тепло, мягко. По всему телу после еды хлынула липкая истома, она связала все члены, и нет возможности и желания повернуть, пошевелить ими.
«Все-таки надо идти», — мелькнуло у Ильи. Он разом встал, чтобы встряхнуть с себя сонливость, и быстро зашагал из казармы на конюшню.
В стойлах возились красноармейцы. Одни из них подбрасывали лопатами землю, другие разравнивали, третьи небольшими бабами трамбовали ее, с каждым ударом глухо гакая. Илья прошел в один станок и, нагнувшись, начал разбрасывать комья глины, но ударяющая баба пошла на него, все ближе и ближе, к самым рукам. Илья отпрянул и, видя, что его здесь не хотят, перешел в другой станок и потянулся к бабе, чтобы помогать. Фома быстро отбросил бабу в другую сторону, повернувшись к Илье задом.
— Тьфу! — выругался кто-то из красноармейцев.
Илья оглянулся туда. Кадюков со злобой швырнул бабу в угол и рывком вытер себе взмокший лоб. Остальные тоже поставили бабы и лопаты и молча уставились на Кадюкова.
— Ша, ребята! — рыкнул Кадюков. — Терпежу больше нет.
Красноармейцы, сдвинув брови, отвернулись.
— Ковалев! — крикнул Кадюков. — Скажи ты нам, долго ты будешь нас мурыжить? А?
Ковалев быстро откинулся на столб, отставил одну ногу, хотел кашлянуть, но у него не вышло. Засвистать хотел — у него тоже не получилось. Губы как-то не подчиняются.
— Ну?!
Илья сдвинул фуражку на глаза.
— Говори, гад! — чуть не плача, закричал Кадюков.
— Чего тебе надо от меня? — не поворачиваясь, проговорил Ковалев.
— Чего? Сволочь, он еще спрашивает — «чего»? Чтобы ты человеком был, как другие. Вот чего!
Илья засунул руки в карманы и, видимо, в такт каким-то своим мыслям закачал носок сапога.
— Говори! — зарычал на него Кадюков. — Говори, что ты есть за человек! Не выпустим отсюда, пока не скажешь. Говори, сволочь!
Илья дернул плечами, как бы не понимая, что они привязались к нему.
— Слышишь, Илья, — мягче заговорил Кадюков. — Тебя добром спрашивают. Неужели ты хочешь подвести своих товарищей? В лагерях первый взвод мучил, а сейчас за нас взялся. Ты думаешь, что здесь нет командиров, так что угодно можно делать?
— А вам что? — заговорил Ковалев. — Вы что за комиссары? Чево вы?.. Что я вам сделал?.. Что я, что ли...
У Ильи задрожал подбородок, он сорвал с себя фуражку и закрылся.
