Итог политического противостояния — окончание войны не имеет для Бродского значения, да и само участие в ней поэт описывает как бессмысленное занятие: 'пока мы там теряли время'. Победителем в войне он себя не считал, так как эта 'победа' принесла ему больше потерь, чем приобретений. И одной из самых главных из них была разлука с сыном. Поэтому, говоря о победителях в следующем предложении, Бродский употребляет вводное слово 'должно быть' вместо 'наверное' или 'вероятно'.
'Должно быть, греки' — это не предположение, а скорее логический вывод, потому что только греки могли чувствовать себя победителями в этой 'войне', те греки, которые 'бросили вне дома своих мертвецов'.
Трудно однозначно интерпретировать значение слова 'мертвецы' в контексте стихотворения. Возможно, здесь речь идет о русских могилах, раскиданных по всему миру, а может быть, Бродский прибегает к метафоре, говоря об эмигрантах, оторванных от родины и живущих лишь воспоминаниями, не имеющими ничего общего с реальной жизнью.
Ироническое замечание Бродского о победителях традиционно рассматривается как упоминание им своих соотечественников. Действительно, естественно предположить, что из соотношения 'Одиссей был грек — победили греки' следует соотношение 'Бродский был из Советского Союза — победили его соотечественники'. Однако 'греки' в системе обозначений Бродского не могут ассоциироваться со всеми его соотечественниками, а только с теми, кто эту войну, итогом которой стали разбросанные вне дома могилы, начал.
Описание политического противостояния как бессмысленной потери времени стало возможным в условиях переоценки поэтом своих взглядов в годы эмиграции. Зло больше не рассматривалось им как внешний фактор, но воспринималось как неотъемлемая часть человеческого сознания, то есть как часть самого себя тоже. В открытом письме президенту Гавелу Бродский пишет: 'Мы можем быть абсолютно убеждены, что государство не право, но мы редко уверены в собственной непорочности. <…> Ни коммунистический, ни посткоммунистический кошмар не сводится к неудобству, поскольку он помогал, помогает и в течение достаточно долгого времени будет помогать демократическому миру искать и находить причину зла вовне. И не только миру демократическому. Для многих из нас, кто жил в этом кошмаре, и особенно для тех, кто боролся с ним, его присутствие было источником значительного морального удовлетворения. Ибо тот, кто борется со злом или ему сопротивляется, почти автоматически полагает себя добрым и избегает самоанализа' ('Письмо президенту', 1993).
Так называемый 'коммунизм' Восточной Европы, который в западных странах традиционно принято обличать с позиций демократического превосходства, по мнению Бродского, был не случайным процессом, вызванным заблуждениями неграмотных политиков, а 'проблемой вида', 'человеческим падением, а не политической проблемой'. А от проблемы 'человеческого негативного потенциала' не застрахована ни одна политическая система.
Взглянув на события, происходящие в коммунистических странах, 'демократический мир', считает Бродский, может, как в зеркале, увидеть отражение своего лица. А если так, если нет и не может быть идеальных форм государственного устройства, которые защищали бы от человеческой низости и порочности, то бессмысленно любое политическое противостояние и 'победа' в нем не может принести удовлетворения.
Вероятно, с осознания в эмиграции этой истины началась для Бродского 'ведущая домой дорога', потому что не политическая система определяет понятие дома, а нечто большее, что невозможно забыть или зачеркнуть в своей жизни: И все-таки ведущая домой дорога оказалась слишком длинной, как будто Посейдон, пока мы там теряли время, растянул пространство.
Отсюда употребление союза 'и все-таки', имеющего противительное значение: столько мертвецов раскиданы по всему свету, столько зла причинено, что, казалось бы, не стоит и думать о прошлом — слава богу, с отъездом все кончилось — и все-таки возвращение неизбежно. На связь 'дороги домой' с 'мертвецами', а не с предыдущей строчкой стихотворения об окончании войны, указывает обычное для поэзии Бродского последовательное построение стиха: предложение приобретает полный смысл только с учетом значения расположенных рядом строк.
Предположение о том, что 'дорогу' (как и 'войну') в контексте стихотворения можно рассматривать не только в прямом, но и в переносном значении, подтверждается тем фактом, что в реальности в 1972 году у Бродского 'ведущей домой дороги' не было и быть не могло, была лишь призрачная надежда на возвращение. Посейдон, растянувший для него пространство между двумя континентами (в стихотворении это океан, так как Посейдон — бог вод в греческой мифологии), олицетворяет для поэта судьбу, враждебность которой по отношению к самому себе он обозначает с помощью метафоры 'водяное мясо' в конце первой части стихотворения. Водное пространство, препятствующее возвращению домой, описывается как некое живое существо 'мясо', враждебное, отвратительное и ненавистное для героя.
Интересно отметить, что Посейдон, до того как стать повелителем морей, в представлении эллинов и других древних народов, считался демоном плодородия, выступавшим в облике коня. Об этом свидетельствует прозвище Посейдона Гиппий или Гиппиос, упоминание среди сыновей Посейдона коней и то, что позднее он почитался как покровитель коневодства: в его честь устраивались Истмийские игры с конными бегами.
Возможно, враждебность Посейдона к поэту в изгнании была местью за 'троянского коня', изобретенного хитроумным Одиссеем, чтобы изнутри сломать защиту врагов.
В тексте стихотворения встречается много слов с неопределенным значением. По сути бесспорным в 'Одиссее Телемаку' является тот факт, что 'война окончена', а также обращение лирического героя к сыну: 'Мой Телемак'. Людмила Зубова отмечает, что 'троекратный повтор этой конструкции ('мой Телемак' — О.Г.) — не столько обращение, сколько заклинание утверждением'. 'Не став обладателем пространства и времени <.> Одиссей Бродского все же заявляет о своем обладании'[75] .
Неопределенность судьбы лирического героя ('Лишь боги знают, свидимся ли снова') приобретает в стихотворении форму пространственной и временной неопределенности: 'Мне неизвестно, где я нахожусь', 'какой-то грязный остров', 'какая-то царица', 'кусты, постройки', 'трава да камни', которые можно встретить где угодно.
Отождествляя себя с Одиссеем, герой Бродского оказывается на острове царицы Цирцеи, превратившей его товарищей в свиней и пытающейся заставить его самого забыть о родине и о семье… Милый Телемак, все острова похожи друг на друга, когда так долго странствуешь, и мозг уже сбивается, считая волны, глаз, засоренный горизонтом, плачет, и водяное мясо застит слух.
По мнению Михаила Крепса, в изображении Бродского 'остров оказывается понятием чуждости среды, временного пристанища, 'не родины', а отсюда и безразличность к нему отношения, ибо один остров так же хорош (или плох) как и другой, вернее, одинаково чужд'[76]. Встречающиеся в поэзии Бродского в период эмиграции обозначения типа 'ниоткуда с любовью', 'неизвестно где', 'с берегов неизвестно каких', 'за тридевятью земель', 'страна за океаном' продолжают тему 'бездомности', начатую в 1972 году сразу после отъезда поэта.
Тема 'острова как варианта судьбы', начавшаяся для Бродского с Васильевского острова ('Ни страны, ни погоста / не хочу выбирать. / На Васильевский остров / я приду умирать'), в условиях эмиграции трансформируется и приобретает устойчивое негативное значение. Сравните: 'Всякий живущий на острове догадывается, что рано / или поздно все это кончается; что вода из-под крана, / прекращая быть пресной, делается соленой, / и нога, хрустевшая гравием и соломой, / ощущает внезапный холод в носке ботинка' ('В Англии', 1977); 'Немыслимый как итог ходьбы, / остров как вариант судьбы / устраивает лишь сирокко[77]' ('Иския в октябре', 1993); 'Жертва кораблекрушенья, / за двадцать лет я достаточно обжил этот / остров (возможно, впрочем, что — континент), / и губы сами шевелятся, как при чтеньи, произнося / 'тропическая растительность, тропическая растительность'' ('Робинзонада', 1994).
Отождествление североамериканского континента с 'островом', вероятно, вызвано не только личной трагедией поэта: метафорическое значение слова 'остров' определяется оторванностью от остального мира и формированием неизбежной в этих условиях 'островной философии' значительной части местного населения: наш остров — это центр вселенной, то, что мы имеем самое лучшее, вершина цивилизации, за пределами которой не может существовать ничего, заслуживающего внимания. Безусловно, у человека, прибывшего извне (с 'материка'), данная позиция не может не вызывать иронического отношения.
