Процесс 'овеществления' собственного тела описывается Бродским сухо и скрупулезно, как результат лабораторных исследований: 'рука деревенеет'; 'костяшки суставов', как мебель, покрываются лаком; мозг превращается в кусок льда, тревожно бьющийся 'о край стакана' — черепа.
Эмоциональное состояние мобилизует силы человека, помогая ему найти выход из создавшегося положения. Если же надежды не осталось, эмоции теряют свое назначение и человек впадает в апатию, которая, с одной стороны, позволяет сохранять остатки душевного равновесия, но, с другой, — окрашивает в черный цвет восприятие окружающего мира.
В 'Колыбельной Трескового мыса' чувство отстраненности и безразличия распространяется на окружающие поэта предметы: 'некто' на ступенях бильярдной вынужден прилагать усилия, чтобы 'вырвать из мрака свое лицо пожилого негра'; 'вялый бриз' не в состоянии 'извлечь из прутьев простой рулады' и способен только на то, чтобы 'шебаршить газетой в литье ограды'; памятник 'Неизвестному Союзному Солдату' в темноте совсем обезличивается и 'делается еще более неизвестным'.
Единственный яркий образ — рекламная вывеска 'КокаКолы' — не только не противостоит дремотному состоянию местной действительности, но и усугубляет положение дел своим апокалипсическим значением в контексте стихотворения: (…) И надо всем пылают во тьме, как на празднике Валтасара[97], письмена 'Кока-Колы'.
В интервью Свену Биркертсу в декабре 1979 года Бродский прокомментировал эти строки следующим образом:
'Я хотел передать определенную ассоциацию — с огненными знаками, которые появились на стене во время пира Валтасара и предрекли конец его царства: 'Мене, мене, текел, упарсин…' Прямого соответствия рекламному символу кока-колы по-русски нет.
Я решил употребить архаично звучащее слово — 'письмена', которое может означать и клинопись, и иероглифы, и вообще какие-то непонятные знаки, да? Мне кажется, образ от этого выиграл и ассоциация с древним пророчеством усилилась'[98].
В третьей части стихотворения тревожному ожиданию конца и теме овеществления окружающей поэта действительности противостоит образ океана — загадочной и неподвластной человеку стихии: Как число в уме, на песке оставляя след, океан громоздится во тьме, миллионы лет мертвой зыбью баюкая щепку. И если резко шагнуть с дебаркадера вбок, вовне, будешь долго падать, руки по швам; но не воспоследует всплеска.
Как цифра лишена эмоций и дольше, чем слово, сохраняется в памяти, так и океан оставляет на земле свой бесстрастный след, ощутимый лишь во времени. Глагол 'громоздится' в сочетании с существительным 'во тьме' передает чувство враждебности, которое неизменно овладевает человеком при виде безграничной, непредсказуемой, обладающей страшной разрушительной силой стихии. Только щепки — обломки кораблекрушений мирно покачиваются на поверхности, убаюкиваемые 'мертвой зыбью' волн. И если, позавидовав этому покою, 'резко шагнуть с дебаркадера вбок, вовне', окажешься во власти неумолимой стихии, однако падение тела не повлечет за собой ничего, даже 'всплеска'.
Префикс вос- в составе глагола 'последовать' (сравните: восходить, вознестись, воздвигнуть) выражает ироническое отношение к героическому осмыслению собственной смерти. Ничего не 'воспоследует' за исчезновением одинокой 'щепки', и она растворится без следа в 'мертвой зыби' волн.
Описание Трескового мыса (части I, III, V) чередуется с рассказом поэта о его прошлом, и этот порядок расположения определяет структуру всего стихотворения. Подобное чередование соответствует жанру колыбельной песни, в которой описание того, что окружает человека (месяца, неба, звезд), дается параллельно с обращением к засыпающему ребенку или рассказом о его прошлом или будущем.
Четвертая часть стихотворения продолжает рассказ поэта о его прошлом:
'Гул слов' от бесконечных и бессмысленных (сопровождающихся лишь 'выделением слюны') разговоров остался в памяти Бродского от первых дней пребывания в эмиграции. Непривычная обстановка ('чужие углы') искажает представления о действительности; описывая свое состояние, поэт прибегает к математическим метафорам: если в геометрии Эвклида сумма углов треугольника равна 1800, а параллельные линии не пересекаются, то в системе Лобачевского сумма углов меньше 1800, а в геометрии Римана (например на поверхности шара) параллельные линии пересекаются всегда.
'Сырая изнанка' жизни на родине превращается в приятный телу 'сухой платяной покров', и только один мозг не может смириться с тем, что произошло, и 'затвердевает под орех' от обилия невеселых мыслей.
На обложке сборника статей 'Поэтика Бродского' (Tenafly, N.J.: Эрмитаж, 1986) представлена страница из рукописи 'Колыбельной Трескового мыса' с внесенными автором исправлениями. В первоначальном варианте данная строфа звучала следующим образом: 'И она / связана с вянущей розой восьми ветров, / с превращением саднящей сырой изнанки / жизни твоей в платяной покров: / в стужу — из твида, в жару — из нанки' (выделено — О.Г.). Безусловно, работа с рукописями Бродского могла бы дать дополнительный материал для исследования творчества поэта и позволила бы избежать разночтений и вопросов со стороны читателей и критиков.
В четвертой части стихотворения впервые появляется образ рыбы, которая, по словам поэта, 'внутри нас дремлет'. Естественное любопытство, с которым путешественник оглядывается вокруг, берет начало в склонности рыб — наших хордовых предков — к миграции.
В отличие от размягченного тела и 'затвердевающего под орех' мозга, глаза в новых условиях 'сохраняют свою студенистость' и способность к восприятию, однако это восприятие меняется кардинальным образом, как пробор, который смещается влево 'при взгляде в упор / в зеркало'.
Использованный поэтом для сравнения образ требует пояснений. Если пробор на вашей голове расположен слева, то слева вы его в зеркале и увидите. Смещение происходит только при взгляде на вас со стороны: пробор, который вы воспринимаете на своей голове слева, с точки зрения окружающих будет расположен справа, при этом ваше отражение в зеркале будет рассматриваться и вами, и всеми остальными одинаково: пробор будет находиться на левой части головы.
Положение пробора, безусловно, не имеет принципиального значения, но, вероятно, в стихотворении этот образ соотносится с метафорическим подтекстом. Политические взгляды Бродского до и после эмиграции рассматривались поэтом как нечто неизменное (как пробор на левой стороне и в действительности, и в отражении), в то время как отношение к ним окружающих изменилось. Возможно, взгляды поэта в эмиграции не устраивали их своей недостаточной определенностью, а постоянное обращение поэта к прошлому рассматривалось как крен влево, в сторону связанной с СССР идеологии.
Желание поэта 'поведать про сходство' двух империй тоже не могло вызвать одобрения (какое может быть сходство между тоталитарным советским режимом и демократией в Америке!), особенно, если речь идет о 'бомбардировщике, летящем неведомо что бомбить'. В последней строчке усматривается намек на войну во Вьетнаме и бомбардировку американцами японских городов Хиросима и Нагасаки. К последней теме Бродский обращается и в другом стихотворении 1975 года 'Что касается звезд, то они всегда', говоря о 'пилоте одного снаряда', который, летя на задание, прячет 'половину лица в тени'.
Четвертая часть стихотворения заканчивается описанием жажды ('И сильно хочется пить'), которая,
