исходя из контекста, может быть вызвана не только духотой летней ночи, но и переменой привычной обстановки в жизни поэта, 'духовной жаждою', которой был 'томим' герой пушкинского 'Пророка'.
2. Образы океана, рыб, краба, упомянутые в первой половине стихотворения, в пятой части обретают философское осмысление. Алексей Парщиков говорит о том, что для него существуют два Бродских: один до 'Колыбельной Трескового мыса', другой после, так как именно в этом произведении в его поэзии 'неожиданно возникает до сих пор не открытый, недоступный мир метафизических образов'[99].
Территория Новой Англии, с описания которой начинается пятая часть стихотворения, объединяет северо-восточные штаты Америки, откуда в начале семнадцатого века началась колонизация американского континента пуританами, покидающими Европу из-за религиозных гонений. И сегодня Новая Англия остается не только самым старым, но и наиболее развитым районом США. Здесь расположены знаменитые учебные заведения страны: Гарвардский и Йельский университеты, Массачусетский технологический институт. В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя, вдоль всего побережья, поблескивая рябою чешуей черепицы и дранки, уснувшими косяками стоят в темноте дома, угодивши в сеть континента, который открыли сельдь и треска. Ни треска, ни сельдь, однако же, тут не сподобились гордых статуй, невзирая на то, что было бы проще с датой. Что касается местного флага, то он украшен тоже не ими и в темноте похож, как сказал бы Салливен[100], на чертеж в тучи задранных башен.
Дома, расположенные вдоль побережья Новой Англии 'уснувшими косяками', 'поблескивая рябою чешуей черепицы', 'точно вышедшие из прибоя' вместе со своими обитателями, напоминают об истории открытия Северной Америки склонными к перемещению рыбами, которые 'дремлют' внутри человека. Но сами рыбы — предки человека 'не сподобились гордых статуй' на территории открытого ими континента. Хотя в этом случае, считает поэт, 'было бы проще с датой'.
В последнем замечании Бродского, вероятно, присутствует намек на то, что Христофор Колумб фактически не был первооткрывателем Североамериканского континента, так как задолго до него здесь побывали викинги и финикийцы. Да и сама дата открытия Америки Колумбом до сих пор остается под вопросом. Итальянский историк и писатель Руджеро Марино, например, говорит о том, что Колумб высадился в Северной Америке не в 1492 году, как принято считать, а на семь лет раньше — в 1485 году.
Если бы речь шла об открытии Америки рыбами, то дата вообще не имела бы значения.
Местный флаг, похожий 'на чертеж в тучи задранных башен', о котором пишет поэт, не соотносится ни с одним из флагов американских штатов. Скорее всего, Бродский имел в виду государственный флаг США. Когда 'звездно-полосатый' не развивается на ветру, а висит на установленном параллельно земле флагштоке, его белые полосы на красном фоне напоминают небоскребы, устремленные в небо. В этом ракурсе американский флаг часто изображается на рекламных плакатах.
Однако образ небоскребов ('башен') лишен у поэта какого бы то ни было романтического ореола (Сравните: 'Остекленелый кирпич / царапает голубой / купол как паралич / нашей мечты собой / пространство воодушевить; / внешность этих громад / может вас пришибить, / мозгу поставить мат' ('Сидя в тени', 1983)). Значение глагола 'задирать/задрать', от которого образовано использованное в сравнении причастие, указывает на высокомерие и чванливость со стороны субъекта действия (сравните: задирать нос), а звезды, к которым на флаге тянутся воображаемые башни, в интерпретации Бродского превращаются в беспросветные тучи.
Как образ выползающего из недр океана краба в начале стихотворения предваряет рассказ поэта о самом себе, так и образ мотылька, бессмысленно бьющегося 'всем незавидным тельцем' о железную сетку веранды, соотносится со строчками в следующей части стихотворения. Сравните: Духота. Человек на веранде с обмотанным полотенцем горлом. Ночной мотылек всем незавидным тельцем, ударяясь в железную сетку, отскакивает, точно пуля, посланная природой из невидимого куста в самое себя, чтоб выбить одно из ста в середине июля.
Ироническое описание человека с горлом, обвязанным полотенцем, и мотылька с 'незавидным тельцем', а также образ неведомой силы, помимо воли определяющей их действия, объединяют данные отрывки в единое смысловое целое: 'выбить одно из ста', значит, практически ничего не добиться; вопрос 'на кой?', который задает себе поэт, выводя строки стихотворения, тоже говорит о его сомнениях в достижении результата.
Любое движение есть способ отвлечься от невеселых мыслей, поэтому монотонное течение времени притупляет боль от потери: Потому что часы продолжают идти непрерывно, боль затухает с годами. Если время играет роль панацеи, то в силу того, что не терпит спешки, ставши формой бессонницы: пробираясь пешком и вплавь, в полушарье орла сны содержат дурную явь полушария решки.
Союз 'если' указывает на сомнение отправителя речи в том, о чем говорится в придаточном предложении. Если для поэта время и играет роль панацеи, то только в силу того, что с годами вырабатывается привычка к болезненному состоянию. Ничего не меняется в жизни героя стихотворения, и время приобретает для него мучительную форму бессонницы.
Сны как отражение дурной яви кочуют из левого полушария головного мозга, отражающего действительность, в правое, отвечающее за сновидения, — а значит, привычное разделение функций частей головного мозга утрачивает свое физиологическое назначение. На случайный характер функционирования полушарий поэт указывает с помощью метафорических их обозначений как 'полушарье орла' и 'полушарие решки': что выпадет в очередной момент — неизвестно, да и не имеет значения, потому что, что бы ни выпало, сон или явь, в жизни поэта ничего не изменится.
В этой ситуации прошлое кажется единственной реальностью, спасительным кругом, который позволяет забыться, оградившись от 'дурной яви': Голова, покачнувшись, удерживает на край памяти сползшие номера телефонов, лица. В настоящих трагедиях, где занавес — часть плаща, умирает не гордый герой, но, по швам треща от износу, кулиса.
В реальной жизни, которая не имеет ничего общего с лицедейством, настоящей трагедией является не смерть героя, а утрата им ощущения сопричастности с тем, что происходит вокруг. В отрыве от действительности воспоминания стираются в памяти, а частое к ним обращение лишь усугубляет ситуацию, приближая трагическую развязку. Непроизвольное желание удержать 'на край / памяти сползшие номера телефонов, лица' из прошлого переплетается в жизни поэта с их мистическим на него воздействием.
Плащ — это не просто одежда, это обязательный атрибут романтического героя. Для Бродского 'плащ' воплощается в окружающей обстановке — 'кулисе'. О том, что значит для него этот образ, Бродский сообщает в интервью Соломону Волкову: 'Для нас, для нашего поколения и город, и его декорации были очень важны. Но еще более важным было то, на чем мы как актеры этого спектакля воспитывались. Потому что мы воспитывались не просто этой декорацией, но тем, что в этой декорации было создано, когда она еще была реальной перспективой. И в этой перспективе мы видели Ахматову, Мандельштама, затем Блока, Анненского. Но и даже эти последние были, может быть, в меньшей степени насущны для сознания, выросшего в Петербурге, нежели все что в этом городе произошло в первой четверти XIX века. Когда там жили Пушкин, Крылов, Вяземский, Дельвиг'[101].
Оторванность от корней, утрата воспоминаний, которые, как 'кулиса', изнашиваются от частого к ним обращения, превращает 'гордого героя' в пустое место, в отражателя 'дурной яви' и 'сползающих номеров телефонов и лиц' из прошлого. И как следствие этого состояния в стихотворении возникает тема загнанности и неизбежности конца:
