– Знаешь, Ника, мне почему-то очень хотелось посмотреть этот фильм, но не пришлось.
– Что ж, «Антоша» так «Антоша». Пошли, – решила Барановская.
Фойе было полупустым, несмотря на вечерний сеанс. Играл оркестр, певица исполняла «Синий платочек», явно подражая в своей манере Клавдии Шульженко.
Иван взял за руку Веронику, но она тихонько высвободила ее.
– Послала я, Ваня, еще полдюжины запросов по разным адресам, – произнесла она, невидяще глядя перед собой. – Ума не приложу, куда бы еще написать… Может, ты присоветуешь?
– Подумаем, Ника. Но сначала я должен посоветоваться с одним моим знакомым.
– Дельный человек?
– Очень.
– Только не откладывай, ладно? – попросила Вероника.
– Завтра же позвоню, – пообещал Иван.
Фильм показался Талызину привлекательным и смешным. Правда, взволнованный близостью Вероники, Иван смотрел на экран не очень внимательно.
После кино зашли в Сокольнический парк, оказавшийся по пути, долго бродили по заснеженным аллеям.
– Расскажи о себе, Ваня, – негромко попросила Вероника и взяла Талызина под руку.
– Что?
– Все, – коротко пояснила она.
– Все не получится.
– Почему?
– Слишком много времени понадобится. Тебе надоест слушать, – попытался отшутиться Талызин.
– Ну, расскажи тогда хоть что-нибудь, – снова попросила Вероника, женским чутьем понявшая, что коснулась чего-то запретного, о чем Ивану говорить тяжело или неприятно. – Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе – почти ничего.
Талызин рассказал о войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем одиночестве, о том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике хотелось расспросить его о родителях, но что-то удержало ее от этого вопроса.
– Теперь вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из этого получится, – заключил Талызин свой рассказ.
– А есть у тебя друзья, Ваня? – спросила с участием Вероника.
– Видно, я стал трудно сходиться с людьми. А прежних друзей отняла война. Ты сейчас у меня самый близкий друг…
Несколько минут шли в молчании. Навстречу им промчалась по аллее весело галдящая стайка подростков на лыжах.
– А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.
– Счастливее… – задумчиво повторила Вероника. – Знаешь, муж так и не видел Сережу. Фотокарточку, правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла ли. Успел ли он получить до того как… пропал. А на отца в сорок втором пришла похоронка, он был в ополчении…
Больше всех приходу Талызина радовался Сережа. Иван всегда приносил ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.
– Дядь Вань, пошли строить крепость! – говорил Сережа, и они шли во двор, где возводили сложное строение из снега, льда и веток – предмет пристального внимания и зависти окрестных мальчишек, которые, впрочем, скоро подключились к работе.
Иван и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали вокруг крепости защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который начинался прямо в конце их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а иной раз – по магазинам за покупками, по списку, который составляла Агриппина Захаровна.
– Чего ты ждешь? – как-то сказала она Веронике. – Ты же видишь, человек порядочный, положительный…
– Не пьет, не курит, – попыталась Вероника перевести разговор в шутку.
– Да, не пьет и не курит, если угодно! – повысила голос Агриппина Захаровна. – И он любит тебя, неужели ты слепая?
– Знаю, – тихо произнесла Вероника.
– Посмотри на себя, – продолжала мать. – Как ветка, высохла. Сколько можно ждать-то?
– Всю жизнь.
– Сколько уже лет нет писем! Сколько времени прошло, как война кончилась!.. Когда же ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в эмпиреях! Коли остался жив – дал бы о себе знать.
– Ты же знаешь, на войне всякое бывает. Может быть, он выполняет особое задание, не имеет права писать домой… Помнишь, я приносила книжку? – устало возражала Вероника.
– О господи! – всплеснула руками Агриппина Захаровна. – Ты иногда рассуждаешь как ребенок, мне просто страшно становится за тебя. Помру – совсем беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках.
