Как можно верить всяким выдумкам? Мало ли чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе, голубушка, – произнесла веско мать. – Не хочешь о себе, так хоть о Сереже подумай. Ребенку нужен отец. – Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на мальчика, увлеченного «конструктором», который недавно подарил Талызин. – Вчера они играли тут с Иваном, – мать перешла на шепот, – а я на кухне была. Иду в комнату и слышу – Сережка говорит: «Дядь Ваня, хочешь быть моим папой?». Я и остановилась.
– Ну, а Иван? – спросила Вероника дрогнувшим голосом.
– Он взял его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: «Хочу. Очень хочу, Сережа».
Вероника отвернулась.
– Что скажешь? – наседала мать.
– Слишком просто все у тебя получается, мама, – покачала головой Вероника.
– А у тебя слишком сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: «Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий».
– Ненужный разговор, мама. Оставим его, – решительно оборвала Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.
Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.
– Что принес, дядь Вань? – спросил он после того, как Талызин, подбросив его в воздух, поставил на место.
– Сергей! – укоризненно произнесла Вероника.
– А что? Вопрос по существу, – весело сказал Иван и, достав из кармана игрушечный грузовик ядовито- зеленого цвета, протянул подарок мальчику, который тут же принялся катать машину по полу.
Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.
– Сегодня день подарков, Ника! – продолжал Талызин. – У меня и для тебя есть кое-что.
– Люблю подарки, – улыбнулась Вероника, протягивая руку.
– Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?
– В Новосибирске? – удивленно повторила Вероника.
– Да.
– Никого у меня там нет, – покачала она головой. – А почему ты, собственно, спрашиваешь?
– Нет, ты вспомни, вспомни, – настаивал Талызин.
Вероника опустила руку:
– На что-что, а на память, слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем дело?
Иван достал письмо из кармана.
– Вот, почтальонша только что у калитки передала. Для тебя. От неизвестной мне девушки по имени… Ты чего испугалась, глупая?
– Дай сюда.
Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес, некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец, решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.
Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой наблюдал за ней.
Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.
Талызин кинулся к ней:
– Ника, что случилось?
– Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, – повторяла она словно в бреду.
В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.
– Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?
– Я всегда знала, что он жив, – произнесла Вероника и разрыдалась.
Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала «на свой страх и риск» и просила извинить, что берет на себя смелость сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один, скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а состояние его не улучшилось. «Не знаю, какое решение Вы примете, но не написать Вам я не могла», – заключала письмо медсестра.
Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к вешалке и стала одеваться.
– Ты куда? – спросила мать.
– За билетом на вокзал. – Вероника держалась спокойно, только чуть подрагивающий голос выдавал волнение.
– Можно, и я пойду с тобой? – спросил Талызин. – С билетами сейчас туго…
Вероника кивнула.
По дороге они не разговаривали. Иван смотрел на ее бледное, усталое лицо, ставшее таким дорогим, и
