не может быть примирения, а только борьба до уничтожения. Об этом знали на Линденштрассе, об этом знали на Александерплац, и об этом знали также на Бюловплац. Поэтому наносили удар в подходящее мгновение. Поэтому желтая пресса заражала общественное мнение чумным дымом гнусной, лживой клеветы. Поэтому апеллировали к государственному авторитету и использовали параграфы закона, те самые, которые во всех других случаях не уставали презирать и оплевывать с насмешкой.
То, что социал-демократия действовала так, не могло удивлять нас. Социал-демократия защищает свою шкуру, и она борется, наконец, просто за свое существование. Но то, что буржуазные партии и их писаки могли унизиться до того, чтобы оказывать наемные услуги марксизму и помогать ему добивать движение, которое не могло защитить себя, это навсегда и вечно будет позором и стыдом для буржуазной прессы и стоящих за ней партий.
Они не достигли своей цели. Хотя на следующий день после запрета наивысшие прусские высокопоставленные лица в газете крупного капитала, издаваемой Ульштайном, постарались ввести себя в огромные духовные затраты, чтобы доказать, что в Берлине нет места для национал-социализма.
«Один раз и больше никогда! Если это не было известно уже из деятельности в других местах, то скандальные происшествия, которые случились в среду на собрании в доме Союза бывших фронтовиков, снова доказывают, что в случае так называемой национал-социалистической рабочей партии речь идет не о движении, а о сборище охочих на скандал и насильственные действия элементов, которые под руководством политических разбойников превращаются в опасность для общественного спокойствия и безопасности. Прямые призывы к актам насилия на собрании и результат обысков оружия, а также издевательство над нежелательными посетителями собрания указывают во всей ясности, какого вида это движение, которое, взращенное и развившееся на мюнхенской земле, теперь перенесло свое поле деятельности также в Берлин.
Но Берлин – это не Мюнхен. Так же, как мы сохранили Берлин от коммунистического господства советов, мы убережем берлинское население от террора этой скандально-социалистической рабочей партии. Это направленное на насилие против инакомыслящих и исчерпывающееся организацией беззаконий движение мы в Берлине и во всей Пруссии задушим в зародыше».
Так писал в пятничном номере «Берлинер Моргенпост» 6 мая 1927 года прусский премьер-министр Отто Браун. Он грубо просчитался. Движение не было задушено в зародыше ни в Берлине, ни в Пруссии. И его идея поднималась все выше и выше, вопреки ненависти и запрету! Каждое преследование делало организацию только сильнее и жестче. Хотя многие ушли от нас. Но это были только те, кто сами еще не доросли до таких самых тяжелых испытаний. Ядро оставалось твердым и непоколебимым. Сама партия продолжала жить также и под запретом. Идея слишком прочно укоренилась в сердцах верных соратников, чтобы ее можно было вырвать оттуда механическими методами.
Теперь национал-социалистическое движение в Берлине было подвергнуто испытанию; оно должно было доказать, что его жизненная сила была непоколебимой. Оно выдержало это испытание в героической, самоотверженной борьбе и в победоносном марше воплотило в жизнь тот лозунг, под которым оно начиналось:
Травля и преследование (Часть 1)
Триумфальное шествие молодого национал-социалистического движения в столице империи теперь на время из-за вынесенного полицай-президиумом запрета партии резко и внезапно закончилось. Общественная деятельность партии была запрещена, организация разбита, пропаганда парализована, толпы попутчиков рассеяны на все четыре стороны, любой непосредственный контакт руководства с партийным товариществом прерван. Запрет партии проводился органами власти с каверзной строгостью. Он был вынесен не на основании республиканского закона, и поэтому невозможно было наказывать за отдельные нарушения большими денежными штрафами и тюремным заключением. Запрет базировался на происходящем еще из времен Фридриха Великого Всеобщем земском праве и по хорошо продуманным причинам мотивировался не политическими, а уголовно-правовыми аргументами. Он был назначен полицией, а не министерством и, вероятно, поэтому его было легче и безопаснее обходить, чем политический запрет, который, в общем, выносится с угрозой тяжелых политических наказаний.
Уже при самом запрете полицейское управление превысило свои полномочия очевидным способом. Это вынесло запрет для Берлина и для провинции Бранденбург, несмотря на то, что оно, по крайней мере, не имело никакого права выносить какие-то решения, касающиеся Бранденбурга. Начальник полиции мог в лучшем случае запретить партию в Берлине; и если в обосновании говорилось о том, что партия была виновна в уголовно-правовых правонарушениях, то и в этом случае, даже при условии, что это обвинение соответствовало фактам, запрет партии был законным только тогда, если дальнейшее существование партии непосредственно угрожало общественному спокойствию и безопасности.
Однако это вовсе не принималось в расчет всерьез. Наши члены партии были атакованы политическими противниками и оборонялись. Они воспользовались при этом для себя самым примитивным правом, которое полагается каждому гражданину, правом самообороны. Наши люди никогда не были агрессорами, а всегда только атакованными. Нигде нельзя было сказать об эксцессах на нашей стороне. Мы пользовались грубой силой только тогда, когда защищали нашу жизнь и наше здоровье.
Кроме того, не было приведено и ни одного доказательства, что сама партия призывала к такому поведению или брала на себя ответственность за это; то, что каждый член партии защищался, когда это было необходимо, это просто разумелось само собой, и практически не имело ничего общего с партией самой по себе. Полицай-президиум, пожалуй, тоже вполне осознавал хрупкость и несостоятельность своей юридической аргументации при обосновании запрета. Мы сразу подали жалобу против запрета в верховном президиуме и в дальнейшем при высшем административном земельном суде. Но процесс по поводу запрета вследствие того, что полицай-президиум постоянно просил отсрочки для получения необходимого материала, тянулся в течение долгих лет и принял решение только тогда, когда запрет давно был снова отменен. Высший административный земельный суд земли подыскивал тогда ясную юридическую формулировку, которая оказалось бы уничтожающей, вероятно, для полицай-президиума, заявив, что сроки не были соблюдены и отсутствовала необходимая активная легитимация для возражения у жалобщика. Но уже сам факт, что полицай-президиум не смог предоставлять в распоряжение суда необходимый материал для процесса, был достаточным доказательством того, что запрет представлял собой партийный акт и имел очень мало общего с объективным исполнением служебных обязанностей.
Пока что, однако, этот запрет реализовывался против нас со всеми возможными издевательствами. Они намеревались полностью воспрепятствовать общественной деятельности партии и путем разрушения организации лишить ее также последних финансовых средств. Тогда мы еще не владели в Берлине партийной прессой. Пропагандистская работа движения состояла почти исключительно в проведении массовых собраний. Даже при самом широком толковании параграфов нельзя было запретить, чтобы в столице Империи под каким-либо именем кто-то агитировал за какое-либо мировоззрение. Все-таки была возможность созывать под другим именем собрания, на которых говорилось о национал-социализме. В первое время мы также пробовали это, скоро, однако, полицай-президиум приготовился к контрудару и запретил каждое собрание от случая к случаю под предлогом, что оно мешало бы общественному спокойствию и безопасности и его следует рассматривать как продолжение запрещенной организации.
Это был очевидный произвол; но, все же, это не промахнулось мимо цели. Теперь невозможно было вообще публично обсуждать само понятие национал-социализм; полиция сразу вмешивалась, если о нем хотя бы издалека заходил разговор.
Наша следующая попытка была направлена на то, чтобы позволить говорить, по крайней мере, нашим
