что видит свою моральную задачу в том, чтобы вынюхивать в частной жизни национал-социалистических руководителей с целью разыскать там какое-либо темное пятно. В действительности, раса, которая взвалила на себя поистине атлантов груз вины и преступлений на протяжении уже двух тысяч лет, и, прежде всего, по отношению к немецкому народу, не обладает никаким мандатом, чтобы среди благонравных людей выступать за очищение общественной жизни. Прежде всего, вопрос вовсе не в том, провинился ли в чем-то тот или иной национал-социалистический руководитель. Вопрос исключительно в том, кто привел немецкий народ к неописуемой беде, кто вымостил путь к этой беде фразами и лживыми обещаниями и в конце, сложив руки, смотрел на то, как всей нации угрожало утонуть в хаосе. Если этот вопрос решен и обвиняемые привлечены к ответственности, тогда можно было бы и исследовать, где мы совершили ошибки.
Здесь нельзя молча обойти ту трусливую бесхарактерность, с которой буржуазная пресса вплоть до сегодняшнего дня беспрекословно склоняется перед бесстыдными журналистскими делишками еврейских платных авторов. Буржуазная пресса в иных случаях всегда реагирует быстро, когда нужно всыпать национальному политику или заклеймить так называемые безобразия национал-социалистической прессы. Зато перед еврейской желтой прессой она напротив полна непонятного, буквально безответственного великодушия. Они боятся публицистической остроты и бесцеремонности желтой прессы. Очевидно, у них нет желания продвинуться в опасную зону. По отношению к еврею они полны непреодолимого чувства неполноценности и испробуют все возможности, чтобы жить с ним в хорошем мире.
Если буржуазная пресса однажды наберется смелости, чтобы высказать хотя бы мягко порицающее слово против еврейских клеветников, это уже значит очень много. Большей частью она остается в серьезном спокойствии и аристократическом молчании и удаляется в безопасность слова: Тот, кто хватает грязь, запачкается!
Текст к плакату 1:
Доктор Геббельс выступает на открытом предвыборном собрании национал-социалистических депутатов в четверг, 30 июня 1927 года, вечером в 8¼ ч. в зале Хоэнцоллерфестзаль, Шарлоттенбург, Берлинер штрассе, 105 на тему: Жизнь в красоте и чести.
Текст к плакату 2:
Немецкие соотечественники! Приходите на большое общественное предвыборное собрание в четверг, 1 сентября 1927 года, вечером в 8¼ ч., в Виктория-Гартен, Берлин-Вильмерсдорф, Вильгельмсавеню, 114. Национал-социалистический депутат Рейхстага граф Рефентлов выступает на тему: Внешняя, внутренняя и самая внутренняя политика.
Текст к плакату 3:
Национал-социалист депутат Рейхстага Ганс Дитрих (Франкония) выступает на большом общественном предвыборном собрании в пятницу, 30 сентября, вечером в 8 ч., в зале Шварц Фестзаль, Лихтендорф, Мёллендорфштрассе, 25-26, на тему: Вельс, Тельман или Гитлер!
Свободное высказывание! / вход с 7. 30 / взнос для покрытия издержек 30 пфеннигов / для безработных 10 пфеннигов
Травля и преследование (часть 2)
То, что еврейская пресса атаковала нас и клеветала, это даже не было наихудшим: так как мы знали, что вся эта ложь раньше или позже выдохнется. Еще никогда идею, если она была правильна, ее враги не смогли оболгать до смерти. Сильнее нас поразили удары со стороны властей, свалившиеся на движение после вступления в действие запрета партии. Организация была разрушена, надлежащее продолжение членского состава стало невозможным. Вместе с тем был перекрыт самый важный финансовый источник партии. Просто не правда, что национал-социалистическое движение живет за счет субсидий крупнокапиталистических кредиторов. Мы никогда не видели, во всяком случае, ничего из тех гигантских сумм, которые якобы перевели партии Папа Римский или Муссолини или Франция или Тиссен или Якоб Гольдшмидт. Партия жила и живет исключительно за счет взносов ее членов и излишков ее собраний. Если заткнуть эти источники денежных поступлений, то тем самым партия будет лишена всякой возможности дальнейшей жизни.
Так это было и у нас после указа о запрете. В тот момент, когда стихло надлежащее поступление членских взносов и излишки от собраний больше не поступали – большинство собраний были запрещены, а даже дозволенные не приносили доходы – партия попала в наихудший финансовый кризис. Она должна была ограничить свой управленческий аппарат до самого необходимого. Жалование снизилось до минимума, и даже в этом объеме его выплачивали только частично и маленькими суммами. Все партийные функционеры перестроились с достойной удивления жертвенностью на эту необходимость; ни один из служащих не был уволен, но тогда все отказались от 20 и 30 и даже 50 % их и без того скудного жалования, чтобы тем самым поддержать жизнь партии.
Время от времени полицейское управление милостиво позволяло мне выступить как оратору на общественном собрании. Тогда мне предоставлялась возможность, чтобы облегчить душу. Однако это происходило настолько редко, что политическая ценность такого великодушия была большей частью равна нулю.
После того, как полицейское управление по настоянию общественности решилось, наконец, отменить запрет партии в провинции Бранденбург, где оно вообще не имело право его вводить, мы снова смогли собирать вне Берлина, большей частью в Потсдаме, по крайней мере, функционеров партии и обсуждать с ними самые важные вопросы политики и организации.
В Берлине это было совсем исключено. Запрещали не только собрания партии, но и собрания всех ее подорганизаций. Да, они даже дошли до того, что запретили организованное Орденом немецких женщин, близкой к НСДАП женской организацией, торжество, посвященное памяти Альберта Шлагетера, из опасений, что оно «могло бы угрожать общественному спокойствию и безопасности».
Неизбежным последствием такой практики запрета были все повторяющиеся политические эксцессы на улицах. Не один еврей берлинского запада получил свои пощечины при этих выходках. Хотя он лично совсем не был виновен в том, что причинили НСДАП. Но масса все равно не знает этих тонких различий. Она хватает того, кто поблизости, и если даже господин Кон или господин Кротошинер с Курфюрстендамм ни в коем случае не влияли на полицай-президиум, все-таки они принадлежали к той же расе, все-таки они были партией, все-таки человек из народа в них видел виновных.
Тогда многие из штурмовиков отправились в тюрьмы, потому что их подозревали в том, что они поздними вечерами на Курфюрстендамм наказывали кого-то в пример другим. Суды подходили к этому с драконовскими наказаниями. Пощечина стоила в большинстве случаев от шести до восьми месяцев тюрьмы.
Но этим нельзя было искоренить зло. До тех пор пока партия была запрещена и ее руководителей лишили возможности успокоительно влиять на массы, такие эксцессы оставались неизбежными.
Теперь полицай-президиум выступил против этого с новым методом, и он был собственно куда более опасным, чем все использованные до сих пор. При больших политических столкновениях иногда по какой- либо причине задерживались сто или больше членов партии и без указания причин передавались политическому отделению полицай-президиума. Как правило, законных оснований для этого задержания обычно не было. Их помещали в один загон в больших помещениях и держали на протяжении двенадцати часов до следующего полудня. Затем их отпускали, не причинив им никакого вреда.
Это казалось господам на Александерплац также совершенно излишним; так как они вовсе не хотели наказывать членов партии и штурмовиков, а стремились только создать им трудности в их занятиях и службе. Так один достойный сожаления принудительно задержанный потерял из-за своего ареста половину рабочего дня, он в лучшем случае мог появиться на своем рабочем месте в два часа пополудни. Его марксистские или демократические начальники очень скоро узнавали причину его опоздания, и тогда его
