безжалостно выбрасывали на мостовую.
И, наконец, это и было целью упражнения!
Социал-демократическая партия перед войной с честным усердием боролась против системы островерхой каски. Островерхая каска пала первой жертвой революции 1918 года. Мы заменили ее на резиновую дубинку. В действительности, резиновая дубинка кажется эмблемой социал-демократической партии; под режимом резиновой дубинки в течение лет в Германии воцарился принудительный образ мыслей и наложение оков совести, которое не поддается никакому описанию. Именно мы смогли их в щедрой мере ощутить на собственном теле. Мы смогли научиться при этом отличать теорию от практики и иногда пришли к совсем другим выводам, чем то, о чем следует читать в Веймарской конституции. Как раз в те недели в Мюнхене хулиганы из Железного фронта накинулись на члена партии Хиршманна, простого рабочего, не обидевшего никого и посреди самого глубокого мира, избили его прямо на открытой улице и так долго били его досками, планками забора и дубинками, пока он не испустил последний вдох его несчастной и полной преследований жизни в какой-то водосточной канаве. Тут можно было установить, как буржуазный полицай-президиум отреагировал на такой бесстыдный акт беспощадности. Железный фронт никто и пальцем не тронул. Красная пресса могла безнаказанно засыпать нашего убитого приятеля ядом и пеной, и созванное против убийственного террора национал-социалистическое собрание протеста было запрещено полицией.
Буржуазный мир рухнул под ударами дубины марксистского террора, но другого конца он и не заслуживал. Однако мы были готовы сломить марксистский террор; никто не мог бы поставить это нам в вину, если мы сопоставляли друг с другом такие бросающие вызов противоположности и делали из этого выводы, которые должны были только лишь еще больше огорчать и возмущать нас.
И в эти тяжелые недели штурмовик был носителем нашей борьбы. Впервые его заставили снять свою любимую коричневую форму, его гордые знамена были скатаны, знаки партии больше не разрешено было носить. Тайком и стыдливо мы надевали на правый угол воротника наш «волчий крюк». По этому значку стойкие узнавали друг друга. Значок этот ускользнул от глаз закона, его скоро носили тысячи и тысячи, и он появлялся все больше и больше на улицах имперской столицы. Тот, кто носил «волчий крюк», выражал этим свою волю к сопротивлению. Он заявлял перед всей общественностью, что он был готов продолжать борьбу вопреки всему. Он бросал вызов всему враждебному миру и провозглашал свою убежденность, что в конфликте между национал-социализмом и еврейским недочеловечеством мы, в конце концов, добьемся победы.
Чем больше мы ощущали себя загнанными в угол враждебной прессой и издевательствами полицай- президиума, тем более страстным становилось наше желание добиться возможности публицистически защищаться, пусть даже временно, от желтой прессы. Нам не хватало газеты. Где мы не могли говорить, мы хотели смочь писать. Наше перо должно было пойти на службу организации, прерванная связь между руководством и соратниками должна была снова восстановиться. Было необходимо, по крайней мере, неделю за неделей укреплять в членах партии веру в движение и подкреплять их дальнейшую выдержку.
Тогда из нашего стесненного положения возникла в первый раз мысль основать собственную газету. Мы знали, конечно, что едва ли мы в начале смогли бы противопоставить что-то эффективное великой силе еврейской прессы. Все же мы начали с малого, потому что это было необходимо, и мы верили в нашу силу.
Мы начали первую подготовку к основанию еженедельника. Этот еженедельник должен был быть агрессивен в соответствии с боевой ситуацией в Берлине. Он должен был самыми острыми публицистическими средствами освобождать дорогу движению. Мы хотели сделать его равным по сарказму и циничной шутке с еврейской прессой, только с тем различием, что мы выступали за чистое и большое дело.
Мы были затравленной дичью, которую охотник, подстреленную, гонит через лес. Если ей в конце не остается совсем ничего иного, то она останавливается перед своим преследователем; но не для того, чтобы защищаться, а чтобы острыми зубами или склоненными рогами самой напасть на непреклонного загонщика.
На это мы теперь и решились. Нас затравили до отчаяния. У нас отобрали всякое средство для защиты. Так мы должны были броситься навстречу преследователю, должны были попытаться сначала завоевать прочную позицию во время отхода, а потом переходить к наступлению.
Этим сразу и определялись название и лозунг нашего нового основываемого боевого листка. «Атака» («Дер Ангриф») должна была она называться; и писали ее «За угнетенных! Против эксплуататоров!»
«Дер Ангриф» (Часть 1)
Выпуск собственной газеты стал для запрещенной партии в Берлине неизбежной необходимостью. Так как полицейское управление препятствовало любой общественной деятельности движения с использованием собраний, плакатов и демонстраций, нам больше не оставалось ничего другого, как завоевать новую почву с помощью средства публицистического массового влияния.
Уже в то время, когда партия еще была разрешена, мы носились с мыслью основывать собственный орган прессы для берлинского движения. Но проведение этого плана всегда терпело неудачу от самых разнообразных преград. Однажды у нас не хватало денег, чтобы организовать газетное предприятие, соответствующее современному значению движения. Потом нашему проекту помешал ряд организационных и обусловленных партийными проблемами трудностей; и не в последнюю очередь также из-за очень активной пропагандистской деятельности партии на собраниях и демонстрациях нам уже не хватало времени, чтобы реализовать этот проект эффективно и успешно.
Теперь партия была запрещена. Собрания были запрещены, о демонстрациях на улице не могло быть и речи. После того, как первая буря в прессе стихла, в желтой прессе вокруг нас воцарилось всеобщее молчание. Там надеялись, что путем замалчивания смогут преодолеть движение, сбитое в организационном плане на землю жестокой силой.
Мы хотели устранить это затруднение нашей газетой. Она должна была стать органом для общественности. Мы хотели участвовать в разговоре, в определении направления; мы хотели быть также частью общественного мнения; нашей целью было соединить снова ту связь между руководством и партийным товариществом, которая была сурово и безжалостно рассечена драконовской практикой запрета управления берлинской полиции.
Уже сам выбор имени газеты в начале столкнулся с большими трудностями. Изобретались самые дикие и самые агрессивные заголовки. Они делали честь боевому образу мыслей их духовных отцов, но, с другой стороны им не хватало какой-либо пропагандистской и программной формулировки. Я отдавал себе отчет, что от имени газеты зависела большая часть успеха. Имя должно было быть эффективным в агитаторском плане и выражать всю программу газеты уже в единственном слове.
Еще сегодня я живо вспоминаю, как мы сидели вместе однажды вечером в маленьком кругу и размышляли над названием газеты. Там меня внезапно как бы осенило: у нашей газеты может быть только одно название: «Атака»! Это название было пропагандистски эффективно, и, в действительности, оно выражало все, чего мы хотели и к чему стремились.
Целью этой газеты было не защищать движение. У нас больше не было ничего, что мы могли защищать, так как у нас отобрали все. Движение должно было перейти от обороны к наступлению. Оно должно было действовать воинственно и агрессивно; одним словом, оно должно было атаковать. Поэтому в качестве заголовка подходило исключительно слово «Атака» – «Дер Ангриф».
Мы хотели продолжать средством публицистики те методы пропаганды, которые были запрещены нам в форме свободных высказываний. Мы не собирались основывать информационный листок, который должен был заменить в какой-то мере ежедневную газету для наших приверженцев. Наша газета возникала из тенденции, и ее нужно было также писать в тенденции и для тенденции. Нашей целью было не информировать, а поощрять, подбадривать, приводить в действие. Орган, который мы основывали, должен
